Садовник - Кортес Родриго

А потом они выбежали во двор, открыли зонтик и под накрапывающим дождем почти бегом отправились в город. Стуча каблуками по мокрым доскам, перебежали через мост, весело и счастливо переглянулись, проходя мимо храма, а возле старой квартиры Мигеля еще раз переглянулись, и он не выдержал.

— Зайдем на минутку, — охрипшим от волнения голосом предложил он и уже под проливным дождем распахнул перед ней черную от старости, с остатками зеленой краски дверь. И здесь, в мгновенно обрушившейся на город темноте обхватил ее за талию, прижал к себе и чуть не заплакал от счастья.

— Боже! Как я тебя люблю! — целуя мокрое от капель дождя лицо, прошептал он.

— А сюда не зайдут? — озабоченно спросила она. — Ты прислугу-то предупреди, чтобы домой шли…

— У меня нет прислуги… — счастливо пробормотал он, продолжая ее целовать, и вдруг словно протрезвел, — но хозяйку предупредить надо. Подожди, я сейчас…

Мигель бросился к окну, схватил керосиновую лампу, спички, разжег ее и распахнул протяжно заскрипевшие дверцы шкафа. Где-то здесь у него лежали припрятанные на черный день несколько сотен песет — хозяйка любила, когда ей платили вперед. А он точно знал, что перевезет ее сюда в считаные дни, главное, чтобы падре Теодоро не возражал против этого скоропалительного решения.

— Я сейчас, Долорес, — изнемогая от желания бросить все и снова схватить ее за талию, пробормотал он, — я сейчас…

Нашел деньги, отдал лампу Долорес, не выдержал и снова поцеловал ее в мокрые, ароматные губы, застонал, бросился к двери, открыл, представил, как побежит через весь двор под таким ливнем, зажмурился от притворного ужаса, выскочил на улицу и тут же получил звенящий удар в лицо.

Он упал на спину. Попытался подняться, но его ударили еще раз, и почти оглохший Мигель отлетел к стене. В глазах все поплыло.

Мигель мотнул головой и перевалился на живот. Подтянул колени, уперся единственной рукой в скользкую, размокшую землю и тут же услышал крик.

— Долорес… — прохрипел он и поднял глаза. — Боже! Долорес…

Прямо напротив него с перекинутой через плечо бьющейся в истерике Долорес Эсперанса с лопатой в руке стоял садовник.

— Эс-те-бан… — выдавил Мигель. — Что ж… ты… делаешь, Эстебан?!

И тогда садовник поднял свою лопату и ударил его в третий раз.

***

Внезапное бегство главной и последней женщины дома Эсперанса было настолько наглым и вызывающим, что Себастьян впервые впал в настоящее неистовство. Багровый от ярости, он побежал домой, вытащил из-под кровати все свои сокровища, вывалил их на пол и трясущимися руками нащупал шелковую косичку. Затем кинулся в господский дом и схватил оставленную полицейским винтовку, но в последний момент передумал и все-таки взял привычную рукам садовую лопату.

Он не знал, где искать сбежавшую парочку, но верил, что бог поможет, и Всевышний помог. Ровно в тот миг, когда Себастьян пробегал мимо маленького неприметного дома, Мигель зажег керосиновую лампу, а потом достал что-то из шкафа и подошел с лампой к невидимой до того Долорес.

Когда Себастьян увидел, как он ее целует, он был настолько взбешен, что по пути обратно в сад несколько раз останавливался и сбрасывал последнюю, самую главную божью жертву в грязь и тряс перед ее мокрым от слез и дождя лицом большим твердым, как дерево, пальцем.

— Не-е-е!!! До-оэ-эс! Пу-охо!

Но Долорес будто не понимала, что все кончилось. Она визжала, царапалась, яростно орала, что он забыл свое место, и тогда садовник остановился и, возмущенно всхрапывая и сопя, принялся срывать с нее вычурную господскую одежду — единственное, что еще напоминало о том, что они — не ровня.

И только когда он бросил ее, грязную, мокрую и совершенно голую, возле молодого апельсинового дерева прямо посреди господского двора, завернул руки за ствол и стянул их черной шелковой удавкой, сеньорита Эсперанса стихла и поникла.

Себастьян обошел ее кругом, встал на колени, заглянул в бледное от ужаса лицо и сделал то, что давно хотел сделать, — потрогал.

Он потрогал ее всю. Мокрые, почему-то пахнущие цветами волосы, ровный лоб, красиво вздернутые брови и мохнатые ресницы, гладкую щеку, скользкую упругую грудь, мягкий живот и даже то, горячее и влажное, что было внизу…

Долорес истерично рассмеялась, и Себастьян вдруг словно провалился в яму; он вспомнил, кто смеялся точно так же и почему этот смех означает смерть. Потому что так же перед смертью смеялась его мать — прямо в лицо отцу.