Импульс - Коултер Кэтрин

— Пришли ко мне Лэйси. Передай ему, что у меня появилась для него отличная работа.

Тем же вечером за ужином Доминик объявил, что они с Лэйси в четверг летят в Чикаго, чтобы присутствовать на похоронах тестя.

— Ни за что не упущу такую возможность, — добавил Доминик. — Кроме того, я думаю, моя любимая жена тоже будет там. Столько лет прошло. Столько лет, с тех пор как я имел удовольствие лицезреть ее.

— Мама будет на похоронах, — задумчиво проговорил Делорио. — Думаю, мне тоже стоит поехать, отец. Я так давно ее не видел.

Удивление промелькнуло на лице Доминика, затем он улыбнулся и покачал головой:

— Нет, мой мальчик, ты нужен здесь, в резиденции. Туловище не может оставаться без головы, Делорио. Нет, оставайся здесь, а я выполню эти неприятные обязанности. — Доминик немного помолчал, затем улыбнулся Пауле: — Не оставляй Коко в одиночестве, моя дорогая. Поняла меня?

Угроза повисла в воздухе. Меркел чувствовал ее совсем близко и надеялся, что и Паула знает это. И Паула знала. Лицо ее совсем побледнело. Делорио нахмурился, глядя на отца, и взгляд его не понравился Меркелу; совсем юное лицо Делорио временами казалось далеко не таким уж и юным.

— И долго тебя не будет?

— Дня три-четыре.

— Будь осторожен, — проговорила Коко, наклонившись вперед и дотронувшись до запястья Доминика. — Тебе опасно находиться далеко от острова.

— Я знаю. Но ведь со мной едет Лэйси, не так ли, Фрэнк? Он будет держать всех нехороших ребят на приличном расстоянии. — Доминик снова рассмеялся и продолжал смеяться даже после того, как положил в рот кусочек омара в масле и начал жевать его.

Позже, той же ночью, когда старинные дедушкины часы внизу били двенадцать раз, Доминик с расстановкой говорил сыну:

— Никаких наркотиков, Делорио. Я уже устал тебе повторять. Никаких наркотиков. Я не желаю связывать свое имя ни с колумбийцами, ни с кубинцами, ни с этим мусором из Майами. Никогда. Только посмей это сделать, и я буду вынужден не просто сжечь твои деньги. Понятно, малыш?

— Не вижу разницы. Смерть от незаконно ввезенного оружия или смерть от наркотиков. Ведь эти идиоты в любом случае уже мертвы.

— Никаких наркотиков. И с каких это пор я должен давать тебе объяснения? Делай, как я тебе говорю, а все остальное выбрось из головы. Ты должен доверять мне, Делорио.

— Деньги… Это такие деньги! А у этой чертовой Организации по борьбе с наркотиками не хватает людей для того, чтобы проверить даже сотую долю прибывающих в страну судов и самолетов. Это так легко, я ведь уже связался с людьми, на самом деле, я уже…

— Никаких наркотиков. Только попробуй, только попытайся играть против меня, малыш, и я отрежу тебе яйца.

Делорио молча смотрел на отца. Доминик взъерошил сыну волосы.

— Ты же хороший мальчик, Делорио. Ты не такой, как твоя мать. Постарайся таким и оставаться.

Хиксвилъ, Нью-Йорк

Апрель, 1990 год

Сильвия Карлуччи Джованни не была пьяна. Она не пила ни капли с той жуткой ночи, когда ее молодой красавчик Томми Ибсен, сильно нанюхавшись кокаину, сбил ту женщину… ту бедную женщину, которая до сих пор лежит в больнице без сознания. Сильвия никак не могла забыть, как бледно было лицо Томми, когда он рассказывал ей о том, что он наделал: как он вел машину, напевая песню, ощущая собственную силу и чувствуя необыкновенную легкость от наркотиков, а тут эта «БМВ» попалась ему на пути, и он ударил ее, как раз со стороны водителя. Томми до сих пор видел перед собой лицо этой женщины — на нем застыло изумление, крайнее изумление и ужас. Почему-то Томми показалось, что она знает его, но сам он никак не мог вспомнить, где ее видел. Женщина уже знала, что он врежется в нее, врежется сильно. Она смотрела на него так, как будто уже смирилась с тем, что должна погибнуть.

Сильвия прогнала прочь эти мысли. Все позади, женщина выживет, должна выжить. Сильвия выяснила, что ее зовут Маргарет Ратледж, она жена очень преуспевающего газетного магната Чарльза Ратледжа. За нее взялись самые лучшие врачи… и она будет жить. Сильвия была вне опасности, Томми тоже ничего не угрожало. Полиция ничего не знала.

Сильвия бросила взгляд на свои двухлетние кусты роз. Она так преданно заботилась о них, даже пела им оперы, в основном арию из «Мадам Баттерфляй», и все равно цвет их казался ей недостаточно красным, а лепестки не были такими мягкими и бархатистыми, как ей бы хотелось. Конечно, сейчас только начало года, но надежды, которые она возлагала на них, награды, которые мечтала получить за них на фестивале цветов Лонг-Айленда, — все это теперь казалось несбыточными мечтами.