Охотники за головами - Несбё Ю

— Я хочу быть на сто процентов уверен, что мастера уже ушли. А ты прямо сейчас позвони в Гётеборг, пусть добудут качественную копию Рубенса. Их много, но скажи, что нам надо хорошую. И чтобы она уже была у них сегодня к ночи, когда ты привезешь им Мунка. Времени мало, но мне важно иметь репродукцию уже завтра, ты понял меня?

— Понял, понял.

— И можешь сказать в Гётеборге, что на другой вечер доставишь оригинал. Название картины помнишь?

— Да помню. «Каталонская охота на кабана», Рубенс.

— Примерно так. А ты на сто процентов уверен, что на этих барыг точно можно положиться?

— Господь с тобой, Роджер! Да в сотый раз говорю — железно!

— Я просто спросил.

— Ты меня послушай. Этот тип знает, что если хоть раз кого кинет, то выйдет из игры на пожизняк. Никто не наказывает за воровство так, как сами воры.

— Понял.

— Тут это самое — ту следующую поездку в Гётеборг придется отложить на сутки.

С этим проблем не было, мы так делали и раньше; Рубенс полежит в надежном месте, — но я тем не менее почувствовал, как волосы на затылке зашевелились.

— Почему это?

— У меня завтра вечером гости. Дама.

— Ничего, подождет.

— Пардон, не получится.

— Не получится?

— Это Наташа.

Я едва верил своим ушам:

— Русская блядь?

— Не называй ее так.

— А что, нет?

— Я же не называю твою жену силиконовой Барби.

— Ты сравниваешь мою жену с этой проституткой?

— Я сказал, что не называю ее силиконовой Барби.

— Твое счастье. Диана полностью натуральная.

— Врешь.

— Ни капли.

— О'кей, I'm impressed.[8] Но тем не менее завтра вечером никуда не поеду. Я висел у Наташи в листе ожидания три недели и сниму весь сеанс. На видео.

— Снимешь? Что за бред?

— Мне же надо на что-то смотреть до следующего раза. Бог его знает, когда он еще будет.

Я рассмеялся:

— Ты с ума сошел.

— Почему ты так говоришь?

— Ты любишь шлюху, Уве! Ни один нормальный мужик не может любить шлюху.

— А ты откуда знаешь?

Я застонал:

— А что ты скажешь своей возлюбленной, когда вытащишь свою гребаную видеокамеру?

— Она ничего не знает.

— Скрытая камера в шкафу?

— Да в каком шкафу? Мой дом, к твоему сведению, находится под полным видеонаблюдением.

Из того, что мне рассказывает Уве Чикерюд, меня уже ничего не удивляет. Он говорил, что когда свободен, то в основном сидит перед телевизором в своем маленьком домике на лесной опушке в Тонсенхагене. И что он любит стрелять в экран, когда по ящику показывают не то, что ему нравится. Он хвалился своими австрийскими пистолетами «глок», или «дамками», как он их называл, так как у них нет курка, который взводился бы для дальнейшего, так сказать, извержения. Для стрельбы по ящику Уве держал холостые патроны, но как-то раз позабыл, что у него полный магазин боевых, и разнес вдребезги новый плазменный «Пионер» ценой тридцать тысяч. Когда он не стрелял в телевизор, то палил из окон по птичьей дуплянке, которую сам повесил для сов на дереве позади дома. А однажды вечером, сидя перед теликом, услышал, как затрещали деревья возле дома, открыл окно, прицелился из винтовки «ремингтон» и выстрелил. Пуля пробила зверю лоб между рогами, и Уве пришлось освобождать морозильник от штабелей «Пиццы грандиозы». Следующие шесть месяцев были только лосиные бифштексы, лосиные карбонады, тушеная лосятина, лосиные тефтели и лосиные котлеты, пока он мог на них смотреть, а затем он снова освободил морозильник и снова загрузил «Грандиозой». Все эти истории казались мне вполне правдоподобными. Но эта…

— Под полным видеонаблюдением?

— С работы в «Триполисе» можно и кое-что для себя поиметь, разве нет?

— И ты сможешь просто включить эти камеры, так, что она не заметит?

— Именно. Я привожу ее, мы заходим в дом. Через пятнадцать секунд, если я не отключил сигнализацию с помощью пароля, включаются камеры в «Триполисе».

— И у тебя дома заорет сирена?

— Не-а. Беззвучная тревога.

Технически замысел я, разумеется, понимал. Тревога включалась только в «Триполисе». Смысл в том, чтобы не спугнуть воров, пока «Триполис» звонит в полицию и приезжает сам, в течение пятнадцати минут. Цель — взять воров на месте преступления, прежде чем они скроются вместе с краденым, на тот случай, если их не удастся идентифицировать по видеозаписи.

— Я сказал пацанам на дежурстве, чтобы не посылали машину, понял, да? Пусть просто сядут у мониторов и наслаждаются.

— Ты хочешь сказать, что пацаны будут сидеть и смотреть на тебя и эту русскую… Наташу?

— Радостью надо делиться. Жалко, камера не отслеживает постель, это частное пространство. Но я попрошу ее, чтоб раздевалась в кресле у телевизора, понял? Она принимает режиссуру, что ценно. Посажу ее там, пусть сама себя пальчиком. Там угол съемки классный, надо только поработать с освещением. А уж дрочить я буду за кадром, понял?

Места для информации во мне больше не осталось.

Я кашлянул:

— В таком случае ты отвозишь Мунка сегодня ночью. А Рубенса послезавтра ночью, ладно?

— Договорились. С тобой-то ничего не стряслось, Роджер? Голос у тебя какой-то не такой.

— У меня все нормально, — ответил я и вытер лоб тыльной стороной ладони. — Все в полнейшем порядке.

Я положил трубку и вышел из телефонной будки. Начинало темнеть, но я этого не замечал. Потому что все ведь в полнейшем порядке. Я стану мультимиллионером. Откуплюсь от всего и стану свободен. Мир и все в нем — включая Диану — будет моим. Вдалеке послышался гром, похожий на низкие раскаты смеха. Ударили первые капли дождя, и подошвы моих туфель весело застучали по мостовой на бегу.

Было шесть вечера, дождь кончился, и небо на западе над Осло-фьордом подернулось золотом. Я завел «вольво» в гараж, выключил мотор, подождал. Когда дверь за мной опустилась, я включил свет в салоне, открыл черную папку и вынул сегодняшнюю добычу. «Брошь». Ева Мудоччи.

Я позволил взгляду скользить по ее лицу. Мунк, наверное, был в нее влюблен, иначе он не сумел бы нарисовать ее такой. Похожей на Лотте. Уловить молчаливую боль, тихое безумие. Я тихо выругался, тяжело и со свистом втянув воздух через передние зубы. Затем приоткрыл потолок обивки над моей головой. Это было мое собственное изобретение — для того, чтобы прятать картины при пересечении границы. Я только освободил передний край крыши салона, как выражаются автомобилисты, — ее прижимала верхняя часть окантовки ветрового стекла. Потом я приклеил к изнанке две ленты-липучки и, аккуратно надрезав обивку вокруг осветительного плафона, получил превосходный тайник. Проблема перевозки больших картин, особенно старых, пересохших полотен, в том, что их надо везти плоско, не сворачивая, иначе живописный слой может потрескаться и картина окажется испорченной. Перевозка требует места, а груз слишком заметный. Но на четырех квадратных метрах потолка хватало места для самых больших картин, и они были хорошо спрятаны от ретивых таможенников с собаками, не имеющими, к счастью, нюха на краску и лак.

Я сунул Еву Мудоччи под обивку, закрепил крышу салона липучками, вышел из машины и направился к дому.

На холодильнике висела записка от Дианы, что она ушла встречаться со своей подругой, Катрине, и вернется около полуночи. Оставалось еще шесть часов. Я открыл бутылку «Сан-Мигеля», сел за стол у окна и принялся ждать. Потом принес следующую бутылку, вспомнив вдруг фразу из книги Юхана Фалькбергета,[9] ее мне читала Диана, когда я болел свинкой. «Все мы пьем, ибо все мы жаждем». Я лежал тогда в постели с температурой, болели щеки и уши, и я был похож на потную рыбу фугу, но врач глянул на градусник и сказал: «Ничего страшного». Да оно и не ощущалось как страшное. Только когда Диана на него нажала, он неохотно выговорил жуткие слова типа менингит и орхит, и еще более неохотно перевел — воспаление мозговых оболочек и воспаление яичек. Но тут же добавил, что это «в данном случае крайне маловероятно».

Диана читала мне и клала на лоб холодные компрессы. Книга была «Четвертая ночная стража» Юхана Фалькбергета, а так как мне было больше нечем занять свой мозг, которому грозило воспаление оболочек, то я слушал очень внимательно. Особенно я запомнил там два момента. Во-первых, пастора Сигисмунда, прощающего пропойцу со словами: «Все мы пьем, ибо все мы жаждем». Наверное, потому, что я находил утешение в подобном взгляде на человека: такова твоя природа, и это классно.

Во-вторых — это цитата из примечаний Понтопиддана,[10] где он утверждает, что один человек может убить душу другого, может заразить ее, увлечь с собой во грех, так что ее уже не спасти. Утешения в этом я находил гораздо меньше. И страх испачкать крылья ангелу удерживал меня от того, чтобы посвящать Диану в то, чем я занимался для получения дополнительных доходов.