Охотники за головами - Несбё Ю

Шесть суток она не отходила от меня, и для меня это было и счастьем, и мукой. Потому что я знал, что никогда не сделал бы этого для нее, по крайней мере в случае свинки. Так что когда я наконец спросил ее, зачем она это делает, это было просто любопытство. Ее ответ был прост:

— Потому что я люблю тебя.

— Но это простая свинка.

— Может, у меня больше не будет случая это тебе показать. Ты ведь здоровый.

Казалось, она оправдывается.

А на следующий день я преспокойно встал с постели, отправился на интервью в рекрутинговую компанию под названием «Альфа» и объяснил им, что они будут идиотами, если меня не возьмут. И я знаю, почему я уговаривал их с такой непоколебимой самоуверенностью. Потому что ничто не заставит мужчину вырасти над собой больше, чем признание женщины — что она его любит. И как бы она при этом ни лгала, какой-то частью своей души он будет ей благодарен, будет хоть капельку ее любить в ответ.

Я взял одну из Дианиных книжек по искусству, почитал про Рубенса и то немногое, что там говорилось об «Охоте на калидонского вепря», и внимательно изучил картину. Потом отложил книгу и попытался обдумать предстоящую операцию на Оскарс-гате, шаг за шагом.

Квартира в многоквартирном доме означает, естественно, риск повстречаться в подъезде с кем-нибудь из соседей. Потенциальным свидетелем, который сможет меня рассмотреть с близкого расстояния. Правда, всего в течение нескольких секунд. Но это не должно вызвать у них подозрений и заставить присмотреться к моему лицу — человек в комбинезоне направляется в квартиру, где идет ремонт. Так чего же мне бояться?

Я знал, чего я боюсь.

Во время интервью он читал меня как раскрытую книгу. Но сколько страниц он успел прочесть? Возможно ли, что он что-то заподозрил? Не поймешь. Он узнал технику ведения допроса, которой сам выучился на военной службе, вот и все.

Я взял мобильник и позвонил Граафу, чтобы сказать, что Дианы нет дома, что с координатами возможного эксперта, который оценит подлинность картины, придется подождать до его возвращения из Роттердама. Автоответчик на телефоне Граафа предложил мне оставить сообщение, что я и сделал. Пивная бутылка была пуста. Мне хотелось виски, но я себе этого не позволил, нельзя проснуться завтра с дурной головой. Еще бутылка пива, и все.

Я уже выпил полбутылки, когда осознал, что делаю. Я отнял мобильник от уха и поспешно прекратил вызов. Я набрал номер Лотте, стоявший под секретным именем «А» в списке контактов, буквой, всякий раз заставлявшей меня вздрагивать, высвечиваясь при входящем звонке. По нашему с ней уговору звонить мог только я. Я вошел в список контактов, нашел «А» и нажал «удалить».

«Вы хотите удалить этот номер?» — уточнил телефон.

Я уставился на открывающуюся альтернативу. Трусливое, вероломное «нет» и лживое «да».

Я нажал «да». И знал, что ее номер впечатался в мой мозг, так что удалить невозможно. Что это значит, я сам не знал и не хотел знать. Ничего, он постепенно погаснет. Погаснет и исчезнет. Должен.

Диана вернулась за пять минут до полуночи.

— Ну, что ты делал, любимый? — спросила она, подошла к креслу, уселась на подлокотник и обняла меня.

— Ничего особенного, — сказал я. — Провел интервью с Класом Граафом.

— Ну и как?

— Он то, что надо, не считая того, что иностранец. «Патфайндеры» четко сказали, что им нужен руководитель-норвежец, они даже официально заявили, что намерены поставить норвежцев на все руководящие должности. Так что их еще предстоит уламывать.

— Но в этом-то тебе равных нет. — Она поцеловала меня в лоб. — У тебя, говорят, уникальная репутация.

— В смысле?

— Человека, который всегда добьется назначения для того, кого он предлагает.

— Да? — Я изобразил изумление.

— Так что и теперь справишься.

— А как там Катрине?

Диана провела рукой по моим волосам.

— Потрясающе. Как обычно. Вернее, еще лучше, чем обычно.

— В один прекрасный день она может умереть от счастья.

Диана прижалась лицом к моим волосам и прошептала в них:

— Она только что узнала, что беременна.

— Значит, какое-то время все будет не так уж потрясающе.

— Ерунда, — пробормотала она. — Ты что, выпил?

— Капельку. Выпьем, что ли, за здоровье Катрине?

— Я пойду лягу, дико устала от ее радостного щебета. Ты придешь?

Когда я лежал изогнувшись сзади нее в нашей спальне, обнимал ее, осязая ее спину грудью и животом, до меня вдруг дошло то, о чем мне следовало подумать сразу же после интервью с Граафом. Что теперь я могу сделать ее беременной. Что я наконец уверен в будущем, у меня есть почва под ногами и ребенок не сможет спихнуть меня с этой моей платформы. Потому что с помощью Рубенса я стану тем львом, владыкой прайда, с которым Диана меня сравнивала. Который способен прокормить свою стаю. Не то чтобы Диана в этом сомневалась — но сомневался я сам. Что смогу стать тем хранителем домашнего гнездышка, которого заслуживает такая женщина, как Диана. К тому же именно ребенок может вылечить ее от этой благословенной слепоты. Но теперь она имеет право видеть, пусть видит меня целиком.

Из открытого окна потянуло острым холодком, я почувствовал, как кожа покрывается пупырышками, и ощутил эрекцию.

Но Диана дышала глубоко и ровно.

Я отпустил ее. Она перевернулась на спину, спокойная и беззащитная, как ребенок.

Я соскользнул с кровати.

К алтарю мицуко, судя по всему, не прикасались со вчерашнего дня. Обычно не проходило и суток, чтобы она не произвела там видимые изменения: поменяла воду, поставила новую восковую свечу, новые цветы. Я поднялся в гостиную, налил себе виски. Паркет у окна холодил ступни. Виски был «Макаллан», тридцатилетней выдержки, подарен одним довольным заказчиком. Я смотрел вниз на гараж, купающийся в лунном свете. Уве уже едет сюда. Он запрется в гараже и откроет машину, у него есть запасной ключ. Вынет Еву Мудоччи, положит в папку и отправится к своей машине, которую поставил на приличном расстоянии, чтобы никто не углядел связи между ней и нашим домом. Он поедет к скупщику в Гётеборг, передаст картину и вернется на рассвете. Но Ева Мудоччи стала мне теперь неинтересна — так, вынужденная халтурка. Когда Уве вернется из Гётеборга, то, надеюсь, привезет приличную копию рубенсовской «Охоты» и засунет под крышу «вольво» прежде, чем проснемся мы или соседи.

Раньше Уве пользовался для своих гётеборгских рейсов моей машиной. Я сам ни разу не разговаривал со скупщиком, так что, надеюсь, он из всех, кто в деле, знаком только с Уве. Именно это мне и было нужно — как можно меньше точек соприкосновения, как можно меньше тех, кто в какой-то момент сможет показать на меня пальцем. Преступников рано или поздно возьмут, и тогда я должен быть от них как можно дальше. Поэтому я никогда не встречался на людях с Уве Чикерюдом и поэтому звонил ему только из автомата — не хочу, чтобы какой-нибудь из моих телефонов фигурировал в распечатке его телефонных звонков, когда Уве арестуют. Дележка денег и стратегическое планирование происходили далеко от Осло — в лесном домике в окрестностях Элверума. Уве снимал его у одного фермера-одиночки, и мы всегда приезжали каждый на своей машине.

Так вот по пути к этому домику до меня и дошло, какому риску я подвергаю себя, когда Уве на моей машине отвозит картины в Гётеборг. Я как раз проехал радар, когда заметил его почти тридцатилетний «мерседес», черный и солидный «280SE», припаркованный рядом с полицейской машиной. Тут до меня и дошло, что Уве Чикерюд — из тех неотесанных водил, которые просто не в состоянии соблюдать скоростной режим. В свое время я вдолбил ему, чтобы он всегда убирал мою электронную платежную карточку с ветрового стекла, когда едет на моем «вольво» в Гётеборг: если проезжать сборочный пункт платной дороги по электронной карте, она всякий раз фиксируется, а мне нет никакого резона объяснять потом полиции, по какой такой причине я езжу в ночное время туда-сюда по шоссе Е-6 несколько раз в год. Но, увидев «мерседес» Уве на пункте контроля скорости, я понял, в чем наибольший риск: что полиция остановит злостного нарушителя и своего старого знакомца Уве Чикерюда на пути в Гётеборг и станет выведывать, что он делает в автомобиле респектабельного этого, ну да, хедхантера, Роджера Брауна. Ничего хорошего. Потому что исход встречи Уве Чикерюда с Инбау, Рейдом и Бакли может быть только один.

Мне почудилось какое-то движение в темноте возле гаража.

Завтра — день Д. Дивный день. Длинный день. День дней.

Потому что, если все пойдет по плану, это будет последний удар. Я буду у цели, стану свободен и завяжу с этим делом.

Город внизу подо мной многообещающе перемигивался огнями.

Лотте ответила после пятого звонка:

— Роджер?

Осторожно, с опаской.