Гротеск - Кирино Нацуо

— Вы ведь старшая сестра госпожи Хираты? Позвольте спросить: что вы думаете о сегодняшнем заседании?

— Я не могла отвести глаз от подсудимого. — (Женщина с довольным видом стала черкать что-то в блокноте.) — Я ненавижу этого Чжана. Он убил мою единственную сестру…

Женщина оборвала меня, не дослушав:

— В убийстве госпожи Хираты он сознался. А вот как быть с делом Кадзуэ Сато? Образованная женщина, работала в хорошей компании — и вдруг проститутка. Как это может быть? Я слышала, вы с госпожой Сато в одном классе учились?

— Мне кажется, Кадзуэ… то есть госпожа Сато — искала острых ощущений. Она без этого жить не могла. Думаю, подсудимый был ее клиентом. Хотя он относится к «плотскому типу»… Или… я даже не знаю…

Я путалась в объяснениях, а журналистка, делая вид, что записывает мои слова, сочувственно кивала, пока ей это не надоело. Мне в очередной раз напомнили, что дело Юрико никого не интересует. Людям на него наплевать. Другое дело — Кадзуэ Сато. Она работала в респектабельной фирме. Это было в стиле Кадзуэ — привлекать к себе внимание.

Задумавшись, я не заметила, что журналистка уже испарилась. Я стояла одна в коридоре на блестящем полу, и тут передо мной возникла другая женщина — худая как спичка, с необыкновенно большими глазами. Она внимательно огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что рядом никого нет. Похоже, специально дожидалась, пока я останусь одна. У женщины были длинные прямые волосы и необычный наряд — что-то вроде индийского сари, но не из шелка, а из грубого хлопка. Она пристально посмотрела на меня, и по ее лицу скользнула слабая улыбка.

Физиогномика позволяет судить о человеке по внешности и манерам. Лицо женщины говорило о натуре интеллигентной и тонкой. Но эта ненормальная худоба, чудная одежда… Как-то одно с другим не связывалось. Я стала лихорадочно вспоминать, есть ли что-нибудь о таких случаях в книжке по физиогномике, которую выучила почти наизусть.

— Что, не узнаешь? — Женщина подошла поближе. От нее пахло жевательной резинкой. — Это я, Мицуру.

Я застыла в изумлении. О Мицуру много писали в газетах. Она вступила в какую-то религиозную секту, высоко там поднялась. Потом секта устроила террористический акт и тех, кто в этом участвовал, посадили в тюрьму.

— Мицуру! Тебя уже выпустили?

Она вздрогнула и переменилась в лице.

— Выпустили. Я смотрю, все про меня все знают.

— Конечно знают.

Мицуру с раздражением оглядела коридор. Журналисты давно отправились восвояси, и перед залом суда не было ни души.

— Я этот суд никогда не забуду. Меня судили в зале номер четыреста шесть. Заседали раз двадцать, не меньше. И никто не пришел поддержать меня. Единственным моим союзником был адвокат, и тот в глубине души считал меня виновной. Он так ничего и не понял. Я думала только об одном — чтобы все это кончилось поскорее, — говорила она, будто жалуясь на прошлое. — Послушай, выпьем где-нибудь чаю, если у тебя есть минутка. Мне надо поговорить с тобой, — попросила затем Мицуру, легко коснувшись моей руки.

Я не хотела, чтобы меня с ней видели, — уж больно нелепо она выглядела в своем сари, поверх которого было надето черное полупальто. Однако на лице Мицуру была написана такая радость, что отказать ей я не могла.

— Тут в нижнем этаже кафетерий. Знаешь, какой это кайф — свободно зайти в кафетерий в здании суда! — с воодушевлением проговорила Мицуру, при этом беспокойно оглядываясь. — За мной следят эти… из службы безопасности.

— Ужас!

— Да что ты! Вот у тебя — настоящий ужас! — посочувствовала Мицуру и сжала мою руку, когда мы заходили в лифт.

Мне это не понравилось — ее ладонь оказалась теплой и влажной, и я тихонько убрала свою руку.

— Почему?

— Я имею в виду Юрико. Мне так жаль! Такое горе! Я поверить не могу. И еще Кадзуэ! Я просто в шоке!

Лифт остановился, я сделала шаг вперед и столкнулась с Мицуру, которая тоже хотела поскорее выйти из кабины. Она принялась виновато извиняться:

— Ой, прости! Никак не могу привыкнуть с людьми.

— Когда тебя освободили?

— Пару месяцев назад. Я пробыла там шесть лет, — прошептала мне на ухо Мицуру, будто открывая большой секрет.

Я посмотрела на нее сзади. От прежней Мицуру — той, что была в школе, отличницы, — не осталось ничего. Куда подевалась сметливая и сообразительная белка? Передо мной стояла тощая особа, плоская и шершавая, как пилка для ногтей. Теперь она очень походила на свою мамашу, такую откровенную и в чем-то жалкую. Мамашу, предавшую моего деда. Я слышала, что именно она посоветовала Мицуру вступить в секту. Мамаша да муженек-врач. Интересно, правда это или нет?