Мистик-ривер - Лихэйн Деннис

Первое, что он увидел, были сорняки. Потом вода. Он вылез наружу, удивившись темноте вокруг, и тут, словно по заказу, над дверью зажегся фонарь, осветив шершавую, густую, как деготь, тьму. До него доносились гудки машин и громыхание моста над ним, и он почувствовал, что тошнота отступает. Может, он все-таки и оклемается. Он глубоко вдохнул, глотая ночную тьму. Слева от него штабелями лежали какие-то ящики и ржавые ловушки для омаров с рваными, словно проеденными акулами дырами в некоторых из них. Дейв еще подивился, зачем эти ловушки здесь, на берегу реки, и подумал, что спьяну все равно не разрешит этой проблемы. За ящиками виднелась сетка забора, такого же ржавого, как проржавевшие ловушки, заросшего сорняками. Справа тоже были сорняки, огромные, в человеческий рост. Сорняками поросла и земля, и потрескавшийся камень парапета — целое поле сорных трав, протянувшееся ярдов на двадцать.

Желудок Дейва опять куда-то повело, к горлу подкатило, на этот раз сильнее, пробирая насквозь все тело снизу вверх. Он шагнул к самой кромке воды, наклонил голову вниз, и весь его страх вперемешку со «Спрайтом» и пивом вылился в маслянистую Мистик. Чистая струя, не оставившая после себя ничего. Он даже не помнил, когда ел в последний раз. Но едва струя эта, вырвавшись из его рта, пролилась в воду, как ему стало лучше. Волосы шевелили прохлада и мрак. С реки дул легкий ветерок. Он подождал, стоя на коленях, не вырвет ли еще — нет, наверное. Похоже, вся глупость вышла. Он поглядел вверх на переплет моста: все спешат — либо в город, либо из города, все в раздражении — предчувствуют, что и приехав не обретут покоя. Половина из них, не успев приехать, опять отправятся в путь — на рынок, за чем-нибудь, что позабыли купить, в бар, видеосалон, в ресторан, где будут ждать в очереди. В очереди на что? Чего мы все ждем? Куда надеемся выбраться? И почему, попав куда-то, мы не получаем той радости, какую ожидали?

Справа от себя Дейв заметил лодку с подвесным мотором. Она была пришвартована к причалу, такому крохотному и ветхому, что и причалом не назовешь. Лодка Хьюи, как он подумал. И улыбнулся, представив себе, как этот худой как щепка парень пускается в плавание по грязным волнам реки и ветер раздувает черные как смоль волосы.

Повернувшись, он окинул взглядом ящики, сорняки. Неудивительно, что пьяные приходят сюда блевать. Здесь так пустынно. И место это можно разглядеть разве что с другого берега, вооружившись биноклем. Оно укрыто с трех сторон, и тишина стоит такая, что даже шум от проезжающих наверху машин кажется приглушенным, словно скрадывается сорняками, и слышны только крики чаек и как плещется вода у берега. Была бы у этого Хьюи голова на плечах, он вырвал бы сорняки, убрал ящики, построил бы здесь веранду, и стала бы его пивнушка центром притяжения для высоколобых янки, этих хлыщей, атакующих сейчас Адмирал-Хилл. И можно было бы начинать битву за облагораживание Челси, раз уж с Ист-Бакинхемом покончено.

Дейв раз-другой сплюнул и вытер рот тыльной стороной руки. Потом встал, решив сказать Вэлу и Джимми, что, прежде чем пить еще, он должен что-то взять в рот — простое, но сытное. Он повернулся и увидел их. Они стояли возле черной двери — Вэл слева от нее, Джимми справа, и дверь была плотно прикрыта. Дейв подумал, что вид у них презабавный — словно грузчики приехали сюда с мебелью и не знают, куда ее сгрузить, потому что кругом одни сорняки.

Дейв сказал:

— Привет, ребята. Пришли посмотреть, не свалился ли я в воду?

Отделившись от стены, Джимми направился к нему, и свет над дверью погас. Фигура Джимми в темноте сразу стала черной, а отблески света от проходивших по мосту машин падали на бледное лицо, и оно то темнело, то светлело.

— Я хочу рассказать тебе о Рее Харрисе, — сказал Джимми. Говорил он так тихо, что Дейву приходилось наклоняться к нему. — Рей Харрис был моим приятелем, Дейв. Он навещал меня в тюрьме, заходил к Марите и Кейти и моей матери узнать, не надо ли чего. Он делал все это, и я считал его своим другом. Но на самом деле поступал он так, чувствуя себя виноватым. А виноват он был в том, что, когда его сцапали и поприжали, он настучал на меня полиции. Он очень мучился своей виной. Но вот когда он стал ходить ко мне в тюрьму, то через несколько месяцев произошла странная штука. — Джимми заглянул в лицо Дейва и помолчал, чуть склонив голову к плечу. — Я полюбил с ним беседовать, полюбил — и все тут. О чем только мы с ним не говорили — о спорте и о Боге, о книгах, о женах и детях, обсуждали политические новости тех лет — все на свете. Рей был из тех парней, с которым обо всем переговорить можно. Ему все было интересно и по плечу. А это редкость. Потом у меня умерла жена. Понимаешь? Умерла, и они послали охранника ко мне в камеру, чтобы тот сказал: «Заключенный такой-то, простите, но жена ваша вчера в восемь пятнадцать утра скончалась. Умерла она». И знаешь что, Дейв? Знаешь, что особенно угнетало меня в ее смерти? То, что ей пришлось пройти через все это совершенно одной. Понимаю, о чем ты думаешь, что все мы умираем одни-одинешеньки. Верно. В последние минуты, когда ты испускаешь дух, ты всегда один. Но у моей жены был рак кожи. И умирала она медленно, месяцев шесть. И я мог бы быть с ней рядом. Помочь ей. Не умереть помочь, а умирать. А Рей, с которым мне так нравилось беседовать, отнял у меня эту возможность.