Скорость - Кунц Дин

— Билли!

— Добрый день, доктор Феррьер.

— Билли, Билли, Билли.

— Я чувствую, меня ждет лекция.

— Вы меня избегали.

— Старался, как мог.

Доктор Феррьер выглядел моложе своих сорока двух лет. Русоволосый, зеленоглазый, всегда улыбающийся, убежденный продавец смерти.

— Мы на многие недели опоздали с нашей полугодовой беседой.

— Полугодовые беседы — ваша идея. На эту тему я бы с радостью беседовал с вами раз в десятилетие.

— Пойдемте к Барбаре.

— Нет, — отрезал Билли. — В ее присутствии я говорить об этом не буду.

— Хорошо, — взяв Билли за руку, доктор Феррьер увлек его в комнату отдыха сотрудников интерната.

В этот момент она пустовала. Тишину нарушало только гудение автоматов по продаже закусок и напитков, готовых в любой момент снабдить медиков всякой всячиной с высоким содержанием калорий, жира и кофеина, хотя те прекрасно знали, как все это вредно.

Феррьер отодвинул пластмассовый стул от оранжевого пластмассового стола. Когда Билли не последовал его примеру, вздохнул, вернул стул на место, остался на ногах.

— Три недели тому назад я закончил оценку состояния Барбары.

— Я заканчиваю ее каждый день.

— Я вам не враг, Билли.

— В это время года трудно об этом судить.

Доктор Феррьер, трудолюбивый, умный, талантливый, вроде бы исходил из самых лучших побуждений. К сожалению, университет, где он учился, заразил его так называемой «утилитарной биоэтикой».

— Лучше она не становится, — доктор Феррьер перешел к делу.

— Она не становится хуже.

— Шансы на восстановление высшей когнитивной функции…

— Иногда она говорит, — прервал его Билли. — Вы знаете, что говорит.

— В ее словах есть хоть какой-то смысл? Она говорит что-то связное?

— Иногда.

— Приведите пример.

— Вот так, с ходу, не могу. Мне нужно свериться с моими записями.

У Феррьера были сострадательные глаза. И он умел ими пользоваться.

— Она была удивительной женщиной, Билли. Никто не сделал бы для нее больше, чем сделали вы. Но теперь для нее нет смысла жить.

— Для меня ее жизнь имеет очень даже большой смысл.

— Страдаете-то не вы. Она.

— Я не вижу, чтобы она страдала, — возразил Билли.

— Но мы не можем знать это наверняка, не так ли?

— Именно так.

Барбаре нравился Феррьер. Только по этой причине Билли не попросил заменить лечащего врача.

На каком-то глубоком уровне Барбара могла воспринимать происходящее вокруг нее. В этом случае она чувствовала бы себя в большей безопасности, зная, что ею занимается Феррьер, а не какой-то другой врач, которого она никогда не видела.

Иногда ирония — точильный круг, который затачивал чувство несправедливости Билли до острия бритвы.

Если бы Барбара знала, что Феррьер заражен биоэтикой, если бы знала, что он, по его разумению, обладает мудростью и правом решать, достоин ли жить младенец, родившийся с синдромом Дауна, или ребенок-инвалид, или лежащая в коме женщина, то могла бы поменять врача. Но она этого не знала.

— Она была такой энергичной, увлеченной женщиной, — гнул свое Феррьер. — Она не хотела бы влачить подобное существование из года в год.

— Она ничего не влачит, — ответил Билли. — Она не на дне моря. Плавает у поверхности. Совсем рядом с нами.

— Я понимаю вашу боль, Билли. Поверьте мне, понимаю. Но у вас нет медицинских знаний, необходимых для оценки ее состояния. Рядом с нами ее нет. И никогда не будет.

— Я вспомнил, что она сказала буквально вчера. «Я хочу знать, что оно говорит… море, что оно продолжает говорить».

Во взгляде Феррьера смешались жалость и раздражение.

— И это ваш пример связности?

— Первое правило — не навреди, — ответил Билли.

— Вред наносится другим пациентам, когда мы тратим наши ограниченные ресурсы на безнадежных больных.

— Она не безнадежная. Иногда смеется. Она совсем рядом, и ресурсов у нее предостаточно.

— Эти ресурсы могут принести много пользы, если использовать их более эффективно.

— Мне деньги не нужны.

— Я знаю. Вы не потратите на себя и цента из ее денег. Но вы могли бы направить эти ресурсы людям, у которых больше шансов на выздоровление, чем у нее, людям, помогать которым более целесообразно.

Билли терпел Феррьера еще и потому, что врач сильно помог ему по ходу досудебных разбирательств с компанией, которая изготавливала этот злосчастный суп. Компания эта предпочла сразу заплатить большие деньги и не доводить дело до суда.

— Я думаю только о благе Барбары, — продолжил Феррьер. — Окажись я в ее состоянии, мне бы не хотелось вот так лежать из года в год.

— Я бы пошел навстречу вашим желаниям, — ответил Билли. — Но мы не знаем, каковы ее желания.

— У нас нет необходимости предпринимать активные действия, — напомнил ему Феррьер. — Мы можем проявить пассивность. Убрать питающую трубку.

Пребывая в коме, Барбара лишилась и способности глотать. Еда, поступившая в рот, в результате оказалась бы в легких.

— Давайте уберем питающую трубку и позволим природе взять свое.

— Смерть от голода.

— Природа просто возьмет свое.

Билли оставлял Барбару под крылышком Феррьера и потому, что врач открыто выражал свою приверженность утилитарной биоэтике. Другой доктор мог это скрывать… или вообразить себя ангелом (скорее, агентом) милосердия.

Дважды в год Феррьер приводил свой аргументы, но не стал бы действовать без согласия Билли.

— Нет, — как всегда, ответил Билли. — Нет. Мы этого не сделаем. Мы оставим все как есть.

— Четыре года — такой долгий срок.

— Смерть дольше.

В шесть часов вечера солнце, повисшее над виноградниками, заполняло комнату летом, жизнью и радостью.

Под бледными веками глаза Барбары Мандель следили за происходящим в ее ярких снах.

— Я сегодня видел Гарри, — рассказывал Билли, сидя на высоком стуле у кровати Барбары. — Он все еще улыбается, когда вспоминает, как ты звала его Маппетом. Он считает своим величайшим достижением тот факт, что его до сих пор не выгнали из коллегии адвокатов.

Ничего другого о прошедшем дне он рассказывать ей не собирался. Все остальное могло только испортить ей настроение.

Если речь заходила об обороне, в комнате были два слабых места: дверь в коридор и окно. В примыкающей к комнате ванной окна не было.

Окно запиралось на шпингалет и закрывалось жалюзи. Дверь не запиралась.

Кровать Барбары, как и любая другая, что в интернате, что в больнице, была на колесиках. В четверг вечером, с приближением полуночи, Билли собирался выкатить кровать из этой комнаты, где ожидал найти Барбару убийца, и поставить в другую, безопасную.

Барбару не подключали ни к системам жизнеобеспечения, ни к мониторам. Емкости с питательным раствором и насос висели на стойке, которая крепилась к каркасу кровати.

Сестринский пост находился в середине главного коридора, и оттуда никто не мог увидеть происходящее в расположенной за углом комнате западного крыла. При удаче Билли мог незаметно для всех перекатить Барбару в другую комнату и вернуться сюда, дожидаться выродка.

При условии, что все так и будет и он разгадал замысел убийцы. Хотелось в это верить.

Он оставил Барбару и прошелся по западному крылу, глядя на двери в комнаты других пациентов, проверяя чулан с постельным бельем, душевую, прикидывая возможные варианты.

Когда вернулся, она говорила: «…вымоченные в воде… вывалянные в грязи… забросанные камнями…»

Слова предполагали плохой сон, но тон на это не указывал. Она говорила мягко, как зачарованная: «…изрезанные кремнями… исколотые остриями… изодранные шипами…»

Билли забыл захватить с собой блокнот и ручку.

— Быстро! — сказала она.

Стоя у кровати, он положил руку на плечо Барбары.

— Сделай ему искусственное дыхание! — требовательно прошептала она.

Он ожидал, что сейчас глаза ее откроются и она посмотрит на него, но этого не произошло.

Когда Барбара замолчала, Билли присел на корточки, чтобы найти шнур, который подводил электрический ток к механизму, регулирующему положение матраца. Чтобы вывезти кровать из комнаты, его следовало отсоединить.

На полу, ближе к изголовью, лежала фотография, сделанная цифровым фотоаппаратом. Билли поднял ее, чтобы рассмотреть при лучшем освещении.

— …ползут и ползут… — прошептала Барбара.

Билли несколько раз повернул фотографию,

прежде чем понял, что на ней запечатлен молящийся богомол, вероятно мертвый, белый на фоне выкрашенной белой краской доски.

— …ползут и ползут… и разрывают его…

Внезапно ее шепчущий голос извернулся, словно умирающий богомол, забираясь в спиральные каналы ушей, отчего по спине Билли пробежал холодок.

Во время официальных часов свиданий родственники и друзья заходили в двери интерната и шли куда хотели без регистрации у охранника.