Драконы ночи - Степанова Татьяна Юрьевна

– А ты, Оль, ни о чем не беспокойся, все выясним, – успокоил ее Шапкин.

Он с Дашей остался в номере, а они спустились вниз. Там Борщакову ждала сама не своя Маруся Петровна. И Ольга, не сдержавшись, дала волю накипевшему. Устроила своей престарелой тетке скандал: «Сколько можно повторять, тетя! Ты сама отказалась от услуг няни, и я пошла у тебя на поводу, а ты… тебе бы только телефон да телевизор, а на Дашку плевать – где она, что с ней. Ты живешь у меня в доме на моем иждивении и будь добра…»

Это было грубо и несправедливо. Настоящая выволочка при посторонних. Ольга Борщакова орала на тетку, как базарная торговка. Та сморщилась, заплакала. Весь ее стильный лоск соскочил в одно мгновение, и стало ясно, что это просто пожилая женщина – одинокая, больная, живущая приживалкой у богатой родственницы.

Катя и Анфиса ушли бы из холла, чтобы не слышать всего этого позорища. Но Катя должна была дождаться Шапкина.

– Чего она так старуху третирует, – возмущалась шепотом Анфиса. – Ну подумаешь, заболталась тетка по телефону. Вчера вон вообще с нами зарапортовалась… Кать, я спорить готова, что она сегодня по телефону приятельницам своим ту же сказку пересказывала, что и нам вчера. Мы были сто первые ее слушатели, подруги следующие на очереди. Нужно скидку делать на возраст, на склероз старческий, и вообще это… недостойно это со стороны Ольги так ее поносить при всех.

– Борщакова боится за дочку. Надо и ее тоже понять.

Шапкин разговаривал с Дашей минут сорок. Потом спустился в холл. Вид у него был весьма деловой.

– Ну что, едем? – все так же просто, по-свойски бросил он Кате.

– Куда?

– Девчушку искать с кудряшками.

– А я? – спросила Анфиса.

– А вы отдыхайте.

Когда они сели с Катей в его «мобиль», Шапкин брякнул без обиняков:

– Вот ту брюнетку в желтой кофточке… Идочку я б с собой взял. Но, видно, не такая уж она ваша и подружка близкая.

– Мы только здесь познакомились всего два дня назад. – Кате было сейчас не до «Идочек». – Вы что-то узнали у Даши? Что-то конкретное?

– Приметы. – Шапкин одной рукой крутил руль своего «уродца», другой набирал сотовый.

Все последующие десять минут пути он названивал кому-то из подчиненных и бросал какие-то краткие ЦУ, смысл которых для Кати из-за незнания местной обстановки был темен. Поминались какая-то «хата», какая-то Кабаниха, какие-то «идиоты», а также «Шанхай» и участковый Сашка Гусев.

– Куда мы с вами едем сейчас? – не выдержала Катя.

– На Юбилейный, пару хат там пошерстим, проверим. Потом, если облом, то на реку на «поплавки» в «шанхай» наш, там тоже счастья попытаем…

– Я вот что подумала, не фантазии ли это Дашины насчет девочки, не выдумка ли?

– Нет, девчонка умная, сообразительная, развитая, – Шапкин усмехнулся. – Подходила к ней эта шмакодявка. И потом дактилоскопия это подтверждает.

– Вы сняли отпечатки с рисунка?

– А то. Сразу же, как вернулся с места происшествия, экспертов зарядил и на это тоже. Есть на рисунке опечатки. Детские. И взрослые.

– Отпечатки взрослого?

– След большого пальца с обратной стороны, смазанный, нечеткий. Я вот думаю, как бы откатать…

– Кого? – спросила Катя.

– Малышню найдем, так, может, и узнаем кого. А впрочем… Я бы с вашего отеля начал. Сейчас в номере этих, как их – Зубаловых, что ли, – такую комедию нам разыграли.

– Марина Ивановна?

– Баба себе на уме, сразу видно. Наплела нам, а все ложь.

– Вам так показалось, Роман Васильевич?

– Я этого слова поганого терпеть не могу. Моя жена бывшая тоже вот так все: «Мне кажется, Ромчик, у тебя кто-то на стороне…» А я ей: либо есть, либо нет, а «кажется» – это все от лукавого. Между прочим, Катюша, – Шапкин уже более не звал Катю по отчеству и «коллегой», – намекни там Идочке при случае, что вот, мол, свободный есть тут один товарищ, здоровый, с добрым сердцем, со щедрой душой и, как говорится, с первого взгляда ею… одним словом намекни поделикатнее.

– Хорошо, намекну. Но как же вы все-таки надеетесь отыскать эту девочку?

– Сиди, не рыпайся. Я сказал найду – значит, найду.

На городской площади их нагнал милицейский «газик» с участковым Гусевым. И в район Юбилейный они отправились уже под его эскортом. Мимо снова проплыл Зяблинский холм. Он как бы нависал над городом. «Надо как-нибудь потом, когда время будет, сходить туда, хоть взглянуть, что собой представляет этот их провал, – машинально подумала Катя. – И на улицу Ворошилова тоже не мешает сходить. Все же это их местная достопримечательность».

«Хата», куда вез ее Шапкин, оказалась двухэтажной деревянной развалюхой барачного типа на улице Свободы. Дом представлял собой одну большую коммуналку – донельзя запущенную, загаженную, смахивающую на притон. По длинному коридору сновали какие-то личности – стар, мал, среднего возраста, вообще без возраста. Выскочил всклокоченный алкаш и, увидев Шапкина и милиционеров, тут же нырнул к себе в конуру. Проковыляла старуха, бормоча ругательства. Милиционеры вломились в одну из дверей: визг, плач детей, мат-перемат по восходящей, изрыгаемый чьей-то пропитой глоткой.

– Че ты ко мне вяжешься, че ты ко мне все вяжешься?! Нет Светки здесь со мной, сеструха ее к себе забрала, сеструха – это ж лучше, чем в приют, – это при живой-то матери, при мне, эх вы, волки, менты проклятые!

Орала какая-то гражданка в грязной футболке и засаленных спортивных штанах, опухшая от водки. В комнате, куда заглянула Катя, стоял смрад – перегар мешался с дымом папирос, запахом пыли и грязных тел. В комнате суетились трое мальчишек от трех до десяти. Гражданка в футболке – мать немытого семейства – кричала, что «Светки тута нет, она у сеструхи».

– Гусев, разберись здесь с остальными, – приказал Шапкин участковому. – Вызывай по делам несовершеннолетних, надо оформлять на лишение родительских прав, она пацанов уморить может с перепоя.

– Видала, как живут? Хорошо еще, сестра есть у нее. Пытается хоть как-то повлиять, помочь, а то бы вообще пропали еще во младенчестве, – сказал Шапкин Кате, когда они выбрались в коридор. – Любого из своих отпрысков Кабаниха за бутылку напрокат даст – будь то бомжи или цыгане для попрошайничества по электричкам или же еще кто похуже. Светка, дочка ее, хорошенькая и кудрявая. Продала бы Кабаниха ее в два счета, да вот сестра, слава богу, к себе забрала.

– Так вы проверяете неблагополучные семьи? Здесь, по-вашему, нам надо искать?

– Даша сказала, замурзанная девчушка-то была сильно, свинюшка, мол, – на личике полоски грязи, ручонки, как в «Мойдодыре».

– Нам она ничего такого не говорила. Про свинюшку, правда, упоминала, но…

– Эх, голуба моя, все дело в деталях. Они все замечают в этом возрасте, только излагают потом не так, как мы, взрослые. Не словами порой, а образами, – вздохнул Шапкин. – Сколько я раньше с ними, малолетками, мучился, пока не дошло до меня, что у них свой особый язык.

Они поднялись на второй этаж барака, тут был еще один вертеп – похлеще. Так же шибало в нос перегаром, в углах в куче тряпок спали какие-то бомжи, а на железной кровати среди рваных одеял копошились дети. Шапкин выволок из угла совершенно пьяного парня, тот только мычал что-то нечленораздельное.

Посреди комнаты на горшке сидела девочка лет пяти – черненькая, как обезьянка. Пока приводили в чувство ее папашу (где была мамаша, под каким забором валялась – неизвестно), прибыл десант из ПДН. В комнату набилось много сотрудников. Кто-то вместе с Шапкиным тряс «папашу»-алкаша, кто-то тащил в уборную детский горшок, кто-то кормил голодных, как зверята, детей купленными по дороге пончиками и поил горячим какао из термоса.

– И тут надо с лишением прав решать срочно, – сказал Шапкин Кате. – Девчонка нам по приметам не подходит, да и этот хмырюга клянется, что… ну, в общем, не было ему никаких выгодных предложений насчет дочки. А было бы, продал, глазом не моргнул. А что потом будут с ней делать – к чужим детям подсылать с письмами подметными или же развратом заниматься втихаря под одеялом, ему по фигу. Он даже ответить толком не может, сколько им лет и как их зовут – детей-то его. И когда ели они у него, у скотины, последний раз. Сталин бы за такие дела – за такой вот беспредел родительский сразу бы расстрелял. К стенке, и точка. А мы все миндальничаем, уговариваем, к совести его родительской взываем. А потом заберем отпрысков на государственное попечение, чтобы ему совсем стало вольготно водку жрать. Сталин бы ему показал кузькину мать.

– Это Хрущев говорил, – поправила Катя.

– Хрен редьки не слаще, – хмыкнул Шапкин.

У него был какой-то свой план, свой метод поиска. Но Катя лишний раз не хотела надоедать ему с вопросами – в этом коммунальном аду было вообще не до вопросов.

«Как они только живут здесь? – ужасалась она. – И сколько их таких». Контраст с «Валдайскими далями» с их европейской обстановкой, ухоженным парком, чистыми дорожками, оборудованным пляжем был так велик, что на сердце от всей этой разницы становилось тяжело и неспокойно. Это было самое настоящее «дно».