Охотники за головами - Несбё Ю

Она тихо рассмеялась:

— Давай!

— Ты любила его?

Она повернулась ко мне и посмотрела долгим взглядом.

Я повторил вопрос.

Она вздохнула и прижалась ко мне.

— Я влюбилась.

— Влюбилась?

— Он хотел подарить мне ребенка. И я влюбилась.

— Так просто?

— Да. Только это совсем не просто, Роджер.

Она, разумеется, была права. Это совсем не просто.

— И ради этого ребенка ты решила пожертвовать всем? Даже мной?

— Да. Даже тобой.

— Даже если бы мне пришлось заплатить за это жизнью?

Она тихонько потерлась виском о мое плечо.

— Нет, не настолько. Ты прекрасно знаешь — я считала, что он просто сможет уговорить тебя подписать рекомендацию.

— Ты правда в это поверила, Диана?

Она не ответила.

— Правда, Диана?

— Да. Мне так казалось, по крайней мере. Можешь считать, что я хотела в это верить.

— Настолько, что согласилась подложить резиновую капсулу с дормикумом мне на сиденье?

— Да.

— А в гараж ты спустилась, чтобы отвезти меня в то место, где он меня уговорит, правильно?

— Мы ведь уже все с тобой обсудили, Роджер. Он сказал, что это наименее рискованный способ для всех. Мне конечно же следовало понять, что это безумие. И я, наверное, понимала это. Не знаю, что еще тебе сказать.

Мы лежали и думали каждый о своем и слушали тишину. Летом мы могли слушать дождь и ветер в листве деревьев нашего сада, но не теперь. Теперь все кроны стояли голые. И безмолвные. Одна надежда — когда-нибудь снова придет весна. Может быть.

— И долго ты была влюблена? — спросил я.

— Пока до меня не дошло, что я наделала. В ту ночь, когда ты не вернулся домой…

— Да?

— Мне хотелось только одного — умереть.

— Я не про него спрашиваю, — сказал я. — Я имел в виду — в меня.

Она тихонько рассмеялась.

— Откуда же я знаю — ничего пока еще не кончилось!

Диана не лгала почти никогда. Не потому, что не умела, — Диана необыкновенно одаренная лгунья, — но потому, что не давала себе такого труда. Красивым людям это ни к чему, им незачем овладевать теми защитными механизмами, которые мы, прочие, развиваем в себе, чтобы было чем ответить, когда нас отталкивают и отвергают. Но когда женщины вроде Дианы все же решают солгать, то лгут смело и успешно. Не потому, что они менее нравственны, чем мужчины, а потому, что лучше владеют технической стороной этого дела. Именно поэтому я и отправился к ней тогда в последний вечер. Потому что знал: она — превосходная кандидатура.

Тогда, заперев за собой дверь, я постоял в холле, слушая ее шаги, потом поднялся по лестнице в гостиную. Я услышал, как шаги замерли, потом мобильник упал на журнальный столик, а следом шепот, задыхающийся от плача, — «Роджер…», — и тут слезы хлынули у нее из глаз. И я не пытался ее остановить, когда она бросилась мне на шею.

— Слава богу, ты жив! Я пыталась тебе дозвониться весь день вчера и сегодня… Где ты был?

И Диана не лгала. Она плакала, потому что решила, что потеряла меня. Потому что сама убрала меня и мою любовь прочь из своей жизни, как собаку, которую отправляют к ветеринару на усыпление. Нет, она не лгала. Я нутром чуял. Но я уже говорил, что неважно разбираюсь в людях, а Диана — необыкновенная лгунья. Так что, когда она ушла в ванную смыть слезы, я все-таки взял ее телефон, чтобы убедиться, что она набирала именно мой номер. На всякий случай.

Когда она вернулась, я рассказал ей все. Абсолютно все. Где я был, кем я был и что произошло. О кражах картин, о ее телефоне под кроватью в квартире Класа Граафа, о датчанке Лотте, поймавшей меня на удочку. О разговоре с Граафом в больнице. После которого я понял, что он знает Лотте, что именно она — его ближайший союзник, что гель с передатчиками втерла мне в волосы не Диана, а кареглазая бледная девушка с волшебными пальцами, переводчица, говорившая по-испански и предпочитавшая чужие истории своей собственной. Что гель был у меня в волосах еще с вечера, еще прежде, чем я обнаружил Чикерюда в машине. Диана молча смотрела на меня во все глаза.

— Грааф сказал мне в больнице, что я уговорил тебя сделать аборт потому, что у ребенка был синдром Дауна.

— Дауна? — Диана впервые за много минут нарушила молчание. — Откуда он это взял? Я не говорила…

— Знаю. Это я придумал, когда рассказывал Лотте про тот аборт. Она сказала, что родители уговорили ее сделать аборт, когда она была подростком. Ну, я и сочинил это, насчет Дауна, чтобы лучше выглядеть в ее глазах.

— И она… она…

— Да, — сказал я. — Она единственная, кто мог рассказать это Класу Граафу.

Я подождал. Дал ей время осмыслить мои слова.

А потом рассказал Диане, что должно произойти дальше.

Она испуганно взглянула на меня, крикнула:

— Я не могу этого сделать, Роджер!

— Разве? — сказал я.

— Ты сможешь, и ты это сделаешь, — сказал новый Роджер Браун.

— Но… но…

— Он лгал тебе, Диана. Он не способен зачать ребенка. Он стерилен.

— Стерилен?

— Я подарю тебе ребенка. Обещаю. Только сделай это, ради меня.

Она отказывалась. Плакала. Умоляла. И наконец пообещала.

В тот вечер, когда я отправился к Лотте, чтобы стать убийцей, я проинструктировал Диану и знал, что она справится с заданием.

Я так и видел, как она принимает Граафа, как он приходит, а она улыбается, этой ослепительной лживой улыбкой, и коньяк уже в бокале, который она протягивает ему, — за победителя, за будущее, за еще не зачатого ребенка. Как она требует, чтобы они зачали его как можно скорее, теперь же, сегодня ночью!

Я вздрогнул, когда Диана ущипнула меня за сосок.

— Ты о чем это задумался, а?

Я подтянул одеяло.

— О той ночи. Как Грааф пришел сюда. Как он лежал с тобой вот тут, где теперь лежу я.

— Ну и что? А сам ты в ту же ночь лежал в постели с трупом.

До сих пор я избегал спрашивать об этом, но тут не утерпел:

— Вы занимались сексом?

Она тихо рассмеялась:

— Долго же ты держался, милый.

— Так да или нет?

— Скажем так: эти капли с дормикумом, которые я выдавила ему в бокал из резинового шарика, сработали быстрее, чем я думала. Когда я привела себя в порядок и пришла сюда, он уже спал, как сурок. А утром, наоборот…

— Отзываю вопрос, — поспешно сказал я.

Диана провела рукой вниз по моему животу и снова засмеялась.

— А утром он был ужасно бодрый. Но не из-за меня, а из-за телефонного звонка, который его разбудил.

— Весточка от меня.

— Да. Во всяком случае, он тут же оделся и ушел.

— Где у него был пистолет?

— В кармане куртки.

— Он проверил пистолет, прежде чем уйти?

— Я не знаю. Он так и так не заметил бы разницы, вес был примерно одинаковый. Я ведь заменила только три верхних патрона в магазине.

— Да, но холостые патроны, которые я тебе дал, были помечены красной буквой «В» на дне гильзы.

— Если он проверял, то подумал, наверное, что это значит «back».[36]

Смех наполнил спальню, смех двух человек. Я слушал его с наслаждением. Если все пойдет как надо и лакмусовые полоски не врут, скоро в этот хор добавится смех третьего человечка. И вытеснит наконец прочь иные звуки, от эха которых я все еще порой просыпаюсь по ночам. Грохот выстрелов Граафа, когда вырывается пламя из пистолетного дула и в сотую долю секунды успеваешь подумать, что Диана так и не заменила патроны, снова предав меня. А потом — эхо, звон пустых гильз, раскатившихся по паркету, они потом затеряются среди прочих гильз, использованных и новых, от боевых и от холостых патронов, гильз, валяющихся там в таком количестве, что полицейские ни за что не смогут в них разобраться, даже если вдруг поймут, что камеры наблюдения поведали им совсем другую историю.

— Тебе было страшно? — спросила она.

— Страшно?

— Да, ты ведь никогда не рассказывал мне, что ты чувствовал. И тебя ведь нет в кадре…

— В кадре… — Я чуть отодвинулся, чтобы увидеть ее лицо. — Значит, ты зашла в Сеть и нашла эту видеозапись?

Она не ответила. И я подумал, что по-прежнему еще многого не знаю об этой женщине. Что загадок там, наверное, хватит на целую жизнь.

— Да, — сказал я. — Мне было страшно.

— Но почему? Ты ведь знал, что его пистолет…

— Но боевыми не были только три верхних патрона. Я должен был устроить так, чтобы он отстрелял их все, чтобы полиция не нашла в магазине холостых, правда же? Но он ведь мог сделать и четвертый выстрел? Мог и вообще заменить магазин. И вообще у него мог быть сообщник, о котором я не подозревал.

Наступило молчание.

Потом она тихонько спросила:

— Значит, ты не опасался каких-то других вещей?

Я понял, что она думает о том же, что и я.

— Опасался. — Я повернулся к ней. — Я боялся еще одной вещи.