Мистик-ривер - Лихэйн Деннис

— Эй, Джимми! — Эд Дево толкнул его в бок и зубами открыл пакетик с леденцами.

— Что случилось, Эд?

Дево пожал плечами:

— Это уже второй вертолет. Первый стал кружить над домом еще полчаса назад. Я и говорю жене: «Пойдем-ка посмотрим, сидя здесь, мы ничего не узнаем». — Дево сыпанул в рот пригоршню леденцов и опять пожал плечами. — Вот я и спустился узнать, в чем дело.

— А что говорят?

Дево махнул рукой:

— А ничего. Прикусили языки и молчат. Новостями у них не разживешься, как деньгами у моей матушки. Но видно, дело серьезное: Сидней-стрит вся оцеплена со всех сторон, и полицейские ограждения на Кресент, и Эспланаде, и на Судан, и на Ромзи, до самой Данбой, как я слышал. Те, кто живет там, пройти не могут, злятся. А еще на канале катера, а Медведь Даркин крикнул, что видит из окна водолазов. Вот гляди-ка, что делается! — И Дево ткнул пальцем: — Смотри, смотри!

Джимми посмотрел туда, куда указывал Дево. Из обгорелого дома на противоположной стороне Сидней-стрит трое полицейских выволакивали какого-то забулдыгу. Тот сопротивлялся, пока один из полицейских не сбил его с ног и тот не полетел вверх тормашками с обгорелых ступенек. Но Джимми все еще был под впечатлением от того, что Дево упомянул водолазов. Их не привлекают просто так, и когда живых ищут, тоже не привлекают.

— Развернулись не на шутку, — присвистнул Дево, потом вдруг заметил наряд Джимми. — К чему такой парад?

— Надин первое причастие принимает.

Джимми глядел, как полицейский поднял забулдыгу, что-то сказал ему на ухо, после чего препроводил его в зеленоватую машину с торчащей над дверцей водителя сиреной.

— Поздравляю, — сказал Дево. Джимми благодарно улыбнулся.

— Так какого же черта ты здесь околачиваешься?

Дево оглянулся на церковь Святой Цецилии, и Джимми вдруг ощутил всю нелепость ситуации. На самом деле, какого черта он здесь делает в шестисотдолларовом костюме и шелковом галстуке, зачем он царапает башмаки о ветки кустарника, лезущие из-за решетки?

Кейти, вспомнил он.

И все равно нелепо. Кейти не явилась на праздник своей единокровной сестрички — проспала спьяну или заговорилась в постели с очередным ухажером. Ерунда все это. Просто в церковь ей ходить — нож острый. До крестин Кейти Джимми и сам не заходил в церковь лет десять. И даже после ему надо было встретить Аннабет, чтобы стать усердным прихожанином. И что из того, что, выйдя из церкви и увидев патрульные полицейские машины, заворачивающие на Розклер, он вдруг почувствовал... что это было? Опасение? Страх? Чувство это у него возникло лишь потому, что он беспокоился о Кейти и думал о ней, а тут эти полицейские направляются к парку.

Ну а теперь? Теперь он чувствует себя дурак дураком. Расфуфырился, как кретин. И угораздило же его пообещать Аннабет сводить девочек поразвлечься — дескать, встретимся у Чака Чиза. Аннабет ответила ему взглядом, в котором было раздражение, смятение и сдержанный гнев.

Джимми повернулся к Дево.

— Так просто, интересуюсь, как все прочие. — Он похлопал Дево по плечу. — Ну, я пойду погляжу, Эд, — сказал он и, спускаясь по Сидней-стрит, видел, как полицейский бросил ключи от машины второму и тот впрыгнул в автофургон.

— Давай, Джимми. Бывай.

— И ты тоже, — процедил Джимми, все еще не спуская глаз с автофургона. Тот дал задний ход, переключил скорость и вырулил направо, отчего Джимми опять охватило жестокое чувство уверенности в чем-то страшном.

Ты чувствуешь это нутром, почему — неизвестно, чувствуешь, что это правда, особенно если это правда, на которую хочется закрыть глаза, хотя и знаешь, что это невозможно. Но все равно ты пытаешься не признавать эту правду и идешь к психоаналитику, пускаешься в загул в баре или тупеешь перед телевизором — только бы спрятаться от жестокой и безобразной правды, которую сердце твое признало раньше, чем рассудок...

И Джимми чувствовал эту жестокую уверенность, пригвоздившую его к тротуару, несмотря на то, что больше всего ему хотелось бежать, бежать без оглядки. Но вместо этого он стоял и смотрел, как выруливает на середину улицы автофургон, а то, что пригвождало его к тротуару, теперь переместилось в грудь — гвозди, холодные и тяжелые, как пушечные ядра, — и ему захотелось прикрыть глаза, зажмуриться, но те же гвозди держали веки его открытыми, а автофургон теперь отъехал, и Джимми увидел машину, которую он загораживал; ее обступили со всех сторон, счищали щетками пыль, фотографировали, заглядывали внутрь и сообщали впечатления полицейским, стоявшим поодаль на тротуаре.