Известие о похищении - Маркес Габриэль Гарсиа

Больше других новому указу удивился Альберто Вильямисар. Ежедневные контакты с Рафаэлем Пардо вселяли надежду на более приемлемое звучание документа, который оказался куда жестче предыдущего. Но разочарован был не только Альберто. Недовольных вторым указом оказалось так много, что уже в день его подписания пошли разговоры о необходимости третьего.

Самое простое объяснение ужесточения Указа 3030 заключалось в том, что наиболее радикальные члены правительства, находясь под впечатлением благодушных комментариев прессы и безусловного освобождения четырех журналистов, убедили президента, что Эскобар приперт к стене. На самом деле, располагая таким мощным средством давления, как заложники, да еще накануне Конституционной Ассамблеи, способной отменить институт экстрадиции и объявить амнистию, он был силен как никогда.

Тем не менее возможностью сдаться властям немедленно воспользовались три брата Очоа. Это восприняли как раскол в верхушке картеля, хотя в действительности переговоры о явке братьев с повинной начались задолго до этого, в сентябре, когда известный сенатор от департамента Антьокия обратился к Рафаэлю Пардо с просьбой принять человека, имя которого заранее не называлось. Этим человеком была Марта Ньевес Очоа, начавшая столь решительным шагом хлопотать о сдаче с интервалом в один месяц троих своих братьев. Далее произошло следующее. Младший, Фабио, сдался властям 18 декабря; 15 января, когда этого меньше всего ожидали, сдался Хорхе Луис, а 16 февраля очередь должна была дойти до Хуана Давида. Пять лет спустя группе североамериканских журналистов, посетивших тюрьму, Хорхе Луис заявил вполне откровенно: «Мы сдались, чтобы спасти свою шкуру». Еще он признался, что сильное давление на братьев оказали женщины их семьи, понимавшие, что пока братья не укроются за крепкими стенами тюрьмы Итагуи в промышленном пригороде Медельина, покоя им не будет. Этим семья показала, что доверяет правительству, которое в тот момент имело все основания выдать братьев правосудию США, где их ожидало пожизненное заключение.

Донья Нидия всегда внимательно относилась к предзнаменованиям и сразу оценила важность поступка братьев Очоа. Уже через три дня после сдачи Фабио она приехала навестить его в тюрьме в сопровождении дочери Марии Виктории и внучки Марии Каролины, дочери Дианы. От дома, в котором они остановились, в духе местного гостеприимства их сопровождали пять членов семьи Очоа: мать Фабио, Марта Ньевес с сестрой и два молодых человека. Гостей привезли к укрепленному зданию тюрьмы Итагуи, расположенной в конце убегавшей вверх улочки, уже украшенной к Рождеству гирляндами из разноцветной бумаги.

Кроме младшего Фабио, в камере их встретил отец, Дон Фабио, стопятидесятикилограммовый семидесятилетний старик с лицом ребенка, разводивший быстроногих колумбийских лошадей, духовный наставник многочисленного семейства отчаянных мужчин и терпеливых женщин. Старик любил председательствовать на семейных советах, сидеть в похожем на трон кресле, не снимая вечной ковбойской шляпы, и говорить медленно и тягуче с важным видом мудреца из народа. Его сын, обычно подвижный и разговорчивый, на этот раз и в камере, пока говорил отец, не смел проронить ни слова.

Прежде всего Дон Фабио похвалил Нидию за упорство, с которым она не отступает ни перед чем ради спасения Дианы. Но на просьбу ходатайствовать перед Эскобаром старик ответил как-то неопределенно-назидательно: он-де с удовольствием сделает все что сможет, но на успех не надеется. В конце свидания Фабио-младший, в свою очередь, попросил Нидию объяснить президенту, насколько важно продлить установленный Указом срок сдачи властям. Нидия ответила, что сделать этого не может и что они сами должны написать в компетентные инстанции. Она не хотела превратиться в президентского почтальона. Молодой Фабио понял это и на прощание ободряюще произнес: «Пока есть жизнь – есть надежда».

Как только Нидия вернулась в Боготу, Асусена передала ей письмо Дианы, в котором дочь просила встретить Рождество с ее детьми, а Хэро Бусс по телефону попросил Нидию срочно приехать в Картахену для личного разговора. Хорошее физическое и моральное состояние немца после трех месяцев плена немного успокоило Нидию, переживавшую за здоровье дочери. Хотя Хэро Бусс виделся с Дианой только в первую неделю после похищения, через охранников и прислугу до пленников постоянно доходили свежие новости, и он знал, что Диана чувствует себя неплохо. Единственная реальная и серьезная опасность таилась в возможной попытке силового освобождения заложников. «Вы себе не представляете, каково это – постоянно ждать, что тебя убьют, – рассказывал Хэро Бусс. – Может быть, даже не потому, что „придет закон“, как называют охранники полицию: просто все они настолько напуганы, что малейший шорох могут принять за нападение». Все журналисты понимали, как важно, любой ценой избегая вооруженных операций, добиваться пересмотра предусмотренных Указом сроков явки с повинной.