Садовник - Кортес Родриго

— Так точно, господин лейтенант, — еле заметно улыбнулся Альварес.

Мигель трясущимися руками по возможности аккуратно сложил документы в стол и вышел во двор.

— Что там, Альварес? — уже без свидетелей спросил он.

— Я точно не знаю, господин лейтенант, — развел руками Альварес. — Приехал какой-то майор из Сарагосы, поговорил с начальником и сказал, чтобы я вас привел.

— И все?

— И все, — кивнул Альварес. — Но мне кажется, ничего плохого не случится.

— Почему?

— Потому что он свою машину дал, чтобы вас привезти.

Мигель бросил взгляд на стоящую перед зданием конторы новенькую, лишь слегка забрызганную ноябрьской грязью «Испано-суизу» и невольно расплылся в улыбке.

***

Приехавший майор оказался заместителем начальника всего управления. Он с чувством пожал Мигелю руку, представился Луисом Монтанья, предложил сесть, отправил Альвареса варить кофе, сел за стол сам и проникновенно заглянул бывшему начальнику городской полиции в глаза.

— В первую очередь, господин лейтенант, позвольте вас поблагодарить за отличную работу…

Мигель замер и превратился в слух. Пахло крупными переменами.

— И теперь, — поднял указательный палец майор, — теперь, когда здоровые патриотические силы в Испании наконец-то восторжествовали, все пойдет по-другому!

— Подождите, господин майор, я что-то не пойму, — откинулся на спинку стула Мигель. — Мне что, предлагают вернуться в полицию?

— Совершенно верно, — решительно кивнул майор и взял из рук Альвареса чашечку кофе. — На прежнюю должность.

— А что будет с… прежним начальником?

— А это уже не ваша забота… — майор отпил кофе и широко улыбнулся. — Главное, чтобы вы согласились, — работы предстоит о-очень много.

***

Мигель согласился без раздумий. В течение дня он принял у донельзя подавленного предыдущего начальника полиции дела, расписался в получении оружия, патронов и новенькой, явно только сошедшей с конвейера формы, и остался один на один со своим собственным кабинетом.

Это походило на сказку. Все, буквально все случилось именно так, как это бывает в книжных, немного слюнявых историях: неправедное изгнание, труды и лишения и в конце концов полное и окончательное торжество добра над злом.

Как объяснил ему майор Монтанья, даже тогда, еще при левом правительстве, у многих в Сарагосе были серьезные сомнения в необходимости отстранять лейтенанта Санчеса от должности, но все испортила его собственная настырность, с которой он добивался освобождения Тересы Эсперанса из женской тюрьмы.

Зато теперь, после выборов, когда к власти почти по всей стране с ощутимым перевесом в голосах пришли патриотические силы, былое заступничество за аристократку из промонархической семьи дало ему чуть ли не славу мученика за правое дело. Соответственно, все, кто в те времена поверил радикальным левым лозунгам, теперь также по всей стране сгонялись с насиженных кресел и уходили в жесткую, глухую оппозицию.

Нельзя сказать, чтобы новый политический расклад так уж радовал Мигеля. Что правые, что левые, на его взгляд, одинаково перегибали палку, не умея прислушиваться к оппоненту. Но вернуться к любимой работе… это стоило многого. Он был по-настоящему счастлив.

***

Уже на следующий день Мигель понял, что не все так просто и приятно, а времена изменились. Прослышав, что прежнего, прореспубликанского начальника полиции выгнали, к нему буквально толпами повалили бывшие землевладельцы с жалобами на незаконные захваты и реквизиции.

Мигель бегло просмотрел предоставленные ими бумаги и был вынужден признать, что так оно и есть, — чуть ли не треть реквизиций оформлена с нарушениями буквы закона.

Отчасти такое положение сложилось из-за спешки, с которой левое правительство два года назад доказывало свою лояльность простым избирателям, отчасти — из-за недостаточной грамотности, а может, и продажности чиновников муниципалитета, но факт оставался фактом. С точки зрения закона реформы обернулись банальным самозахватом, пусть и санкционированным прежней властью.

Мигель съездил в ближайшую деревню и встретился с членами сельского комитета. Проговорил около часа и с ужасом осознал, насколько все изменилось. Бывшие арендаторы вцепились в захваченную землю с отчаянием приговоренных к виселице, и, пока Мигель ссылался на конституцию и взывал к совести и гражданскому самосознанию, столпившиеся вокруг крестьяне молчали настолько красноречиво, что Мигель всерьез опасался удара вилами в спину.