Пассажир - Гранже Жан-Кристоф

Нарцисс смотрел, как огромные руки великана взбивают смесь. И представлял себе, как художник с помощью тех же самых рук добывает свой секретный ингредиент. Вот, кстати, одно из преимуществ лечения искусством, применяемого Корто: у пациентов не подавляется либидо. У его накачанных психотропными препаратами пациентов в клинике Анри Эя конец всегда висел тряпкой.

Он приблизился к одной из черных картин:

— А что здесь изображено?

— Небытие. Как у многих тучных людей, у Карла во сне часто случаются остановки дыхания. На некоторое время он перестает дышать. И снов никаких не видит. То есть в каком-то смысле умирает. Вот он и пишет эти черные дыры.

Нарцисс еще ближе придвинулся к картине и различил на черном фоне какие-то мелкие рельефные надписи. Читать их следовало не зрением, а скорее осязанием, как шрифт Брайля.

— Это ведь не немецкий язык?

— Нет. И ни один другой из известных языков.

— Он сам его изобрел?

— Карл утверждает, что на этом языке с ним говорят голоса, которые он слышит, попадая на дно черной ямы. Это голоса из глубины смерти.

Карл продолжал посмеиваться под своей маской. Теперь он погрузил в чан обе руки и перемешивал его содержимое так энергично, что черная жижа перехлестывала через край, напоминая нефтяной фонтан.

— Ну, пойдем, — позвал Нарцисса Корто. — Он нервничает, когда гости задерживаются у него надолго.

В коридоре Нарцисс задал психиатру вопрос:

— Почему в Лейпциге его поместили в лечебницу? Какой у него диагноз?

— Откровенно говоря, он сидел в тюрьме. Что-то вроде наших заведений для преступников с нарушениями психики. Видишь ли, он вырвал у своей жены глаза. Говорит, это было его первое творение. Созданное в поисках темноты…

— Он не принимает никаких лекарств?

— Никаких.

— И при нем нет никакой охраны?

— Мы следим только за тем, чтобы ему регулярно подстригали ногти. В Германии у него были проблемы с санитарами.

В Нарциссе проснулся психиатр. Он не мог отделаться от мысли, что Корто играет с огнем. И поражался тому, что медицинские и социальные службы позволили ему забрать к себе Карла. В следующей мастерской их встретила невысокая женщина, которой навскидку можно было дать лет семьдесят, не меньше. Розовый спортивный костюм фирмы «Адидас», подсиненные волосы — она выглядела аккуратной и ухоженной, ни дать ни взять американская пенсионерка. Такое же впечатление производило и помещение — безупречная чистота и порядок, наведенные образцовой домохозяйкой. Образ нарушала лишь сигарета, зажатая меж ее тонких губ.

Ни немца, ни этой дамы не было на карнавальной платформе. Очевидно, их освободили от этой необходимости: первого из-за веса, вторую из-за возраста.

— Добрый день, Ребекка! Как вы себя чувствуете?

— Трудности с таможней, — хриплым голосом ответила она. — Не пропускают мои произведения…

Перед ней лежал лист бумаги, который она, держа двумя пальцами крохотный карандаш, покрывала бесчисленными изображениями одного и того же лица. Чтобы рассмотреть, что именно она рисует, требовалось отойти на несколько шагов. Тысячи лиц образовывали своего рода мозаику, складывавшуюся в волны, узоры и арабески.

— Работа продвигается?

— Сегодня утром меня толкнули в туалете. А вчера мясо было жесткое.

Синдром Ганзера. Довольно редкое заболевание, при котором человек на заданный ему вопрос всегда отвечает невпопад. Нарцисс вдруг осознал, что оценивает этих художников как психиатр. Не восхищаясь их картинами, а пытаясь поставить каждому диагноз. Как он ни старался, ему не удавалось превратиться в Нарцисса. Он оставался Матиасом Фрером.

— Я знаю этого человека, — заметил он, указывая на повторенное во множестве изображений лицо.

— Это Альбер, князь Монако.

Объяснения давал Корто — женщина сосредоточенно трудилась над рисунком.

— Лет тридцать тому назад Ребекка работала во дворце князя Монако. Уборщицей. И влюбилась в князя. До потери рассудка. Ей так и не удалось оправиться после этой душевной травмы. В восемьдесят третьем ее поместили в лечебницу без надежды на выздоровление. Она провела несколько лет в клинике Сен-Лу, после чего попала к нам.

Нарцисс покосился на художницу. Ребекка рисовала как автомат, как будто ее рукой водила некая невидимая сила. Она не отрывала карандаша от бумаги, не возвращалась к ранее проведенной линии. Тянула и тянула красную нить своего безумия… Корто уже вышел из мастерской.

— Вы собирали художников по всей Европе? — нагнал его Нарцисс.

— Да. Я продолжил дело моих предшественников. Ганса Принцхорна из Германии. Лео Навратила из Австрии. Благодаря им и существует ар-брют.

— Ар-брют? А что это такое?

— Искусство сумасшедших, маргиналов, медиумов и любителей. Это название придумал Жан Дюбюффе. Кое-кто предпочитает другие термины. Аутсайдер-арт, искусство душевнобольных… Англичане, например, говорят «raw art», что значит «сырое искусство». Красноречивые имена, не так ли? Это искусство, свободное от всяких условностей, от любого влияния. По-настоящему свободное искусство! Помнишь мои слова? «Не искусство лечит нас, это мы лечим искусство!»

Корто открыл еще одну дверь. Здесь все стены были увешаны большими рисунками, изображавшими причудливо изогнутые женские фигуры: оседлавшие радугу, барахтающиеся в грозовых тучах, спящие на облаках. Часто линии рисунка продолжались на стене, как будто творческая мощь автора не могла удержаться в пределах прикрепленного к стене листа.

— Это Ксавье, — произнес директор заведения. — Он у нас уже восемь лет.

Мужчина лет сорока сидел перед столиком на кушетке, упершись ногами в пол. Одет он был в военную форму: куртка цвета хаки, полотняные штаны. Суровость наряда несколько смягчали цветные карандаши, которыми были набиты все его карманы, и старые веревочные туфли, обутые на босу ногу. Его лицо время от времени кривилось в нервном тике.

— Ксавье убежден, что прежде служил в Иностранном легионе, — прошептал Корто.

Художник между тем взял карандаш и сунул его в прикрепленную к столу точилку.

— Ему кажется, что он участвовал в войне в Персидском заливе в рамках операции Даге.

В комнате повисла тишина. Нарцисс решил попробовать завязать разговор:

— У вас очень хорошие картины.

— Это не картины. Это щиты.

— Щиты?

— Против раковых клеток, против микробов. Против всего этого биодерьма, которое на меня насылают через землю.

Корто схватил Нарцисса за руку и вместе с ним отступил в угол комнаты.

— Ксавье верит, что в Ираке подвергся химической атаке. На самом деле он никогда там не был. В семнадцать лет он бросил своего младшего брата, которого нес на плечах, в реку с очень сильным течением. Мальчик утонул. Ксавье вернулся домой, но не мог ответить, куда девался брат. Он ничего не помнил. После этого он пятнадцать лет провел в психиатрической лечебнице для социально опасных больных. Мне удалось его оттуда вытащить.

— Просто так? Без всяких мер предосторожности?

— За все пятнадцать лет с Ксавье ни разу не возникло проблем. Комиссия решила, что можно доверить его мне.

— А что он принимает?

— Ничего. Рисование занимает все его время. И его мозг.

Психиатр благодушно смотрел на своего пациента, который сидел и с горящими глазами точил карандаши. Нарцисс хранил молчание. Скептическое и осуждающее молчание.

— Брось дуться, — сказал Корто. — У нас здесь почти не бывает проявлений буйства. Никто ни на кого ни разу не напал. Не было ни одного случая самоубийства. Занятия художественным творчеством впитывают в себя все бредовые идеи. Но, в отличие от нейролептиков, не отупляют человека. Они служат ему утешением. Единственной поддержкой. В дни посещений у нас перед воротами не выстраивается очередь, можешь уж мне поверить. К ним никто никогда не приходит. Это одинокие, всеми забытые и брошенные люди. Они обделены любовью. Ладно, пойдем дальше. Мы еще не всех навестили.

В жандармском участке Брюжа было тихо и пустынно, как на городском кладбище. Может даже, еще тише и пустынней. На кладбище хотя бы по воскресеньям приходят люди. Анаис толкнула дверь. Она пребывала в ужасном настроении. После бесполезной встречи с отцом она связалась с Ле-Козом, чтобы подвести итоги. Много времени на это не потребовалось. Новостей на горизонте не наблюдалось. Расследование убийств Филиппа Дюрюи, Патрика Бонфиса и Сильви Робен более их не касалось. Добраться до «Метиса» не представлялось возможным. Что до ее собственной дальнейшей судьбы, то отдел внутренних расследований даже не назначил дату рассмотрения ее дела. Спрашивается, зачем она так спешила в Бордо?

Ей звонил Кронье.

— Как дела? — поинтересовался он.

— У маленькой засранки все хорошо. Из Ниццы новости есть?