Царица проклятых - Райс Энн

Он всмотрелся в спину Энкила, который, за исключением по-прежнему черных волос, превратился в некую статую из матового стекла, и видел, как сквозь нее, слегка преломляясь, свободно проникали слабые разноцветные лучи. В неровных вспышках света фигура Энкила неожиданно засияла, превратившись в источник слабых пляшущих лучиков.

Мариус потряс головой. Нет! Невозможно! Он встряхнулся всем телом.

– Все в порядке, Мариус, – прошептал он. – Не спеши.

Десятки неясных подозрений роились в его мозгу. Кто-то приходил сюда, кто-то более могущественный и древний, чем он. Кто-то узнал, где он скрывает Тех, Кого Следует Оберегать, и совершил нечто невообразимое! И во всем виноват Лестат! Лестат! Это он открыл тайну всему миру!

Колени его подгибались и дрожали. Подумать только! Он так давно не испытывал подобной человеческой слабости, что совершенно забыл о том, что такое может быть. Он медленно вытащил из кармана полотняный носовой платок и стер со лба выступивший тонким слоем кровавый пот. После этого он направился к трону и обошел его таким образом, чтобы оказаться лицом к лицу с царем.

Черные волосы Энкила длинными тонкими прядями спускались до плеч – точно так же, как это было в течение последних двух тысячелетий. Широкий золотой воротник ровно лежал на его гладкой, безволосой груди, складки полотняной юбки оставались безукоризненными, неподвижные пальцы по-прежнему украшали перстни.

Но тело его было словно стеклянное! И совершенно пустое! Даже огромные сияющие глаза были прозрачны, на месте зрачков виднелись только темные круги. «Нет, не спеши! Осмотри все как следует! Вот, видишь? Видны еще кости скелета, пришедшие в такое же состояние, что и плоть. Но они остались на месте, так же как и ясно видимые извилистые вены и артерии и нечто похожее на легкие. Но все это стало совершенно прозрачным! Все словно создано из одного и того же материала! Но что же с ним сделали?»

А в сидевшем перед ним существе продолжали происходить изменения. Прямо на глазах Мариуса тело теряло свою молочную консистенцию. Оно словно высыхало и становилось все прозрачнее и прозрачнее.

Он осторожно дотронулся до него. Нет, это не молоко, скорее похоже на скорлупу.

Однако столь необдуманный жест сокрушил сидевшую перед ним фигуру. Тело покачнулось и рухнуло на мраморные плиты пола. Взгляд широко открытых глаз оставался неподвижным, конечности напряженно застыли в прежнем положении. Раздавшийся звук походил на шорох севшего на пол насекомого.

Шевелились только его волосы. Его мягкие черные волосы. Но и они менялись на глазах – они начали рассыпаться на мельчайшие частички, на блестящие крохотные лучинки. Прохладный ветерок, создаваемый вентиляционными системами, сдувал и уносил их словно соломинки. На горле он увидел две едва заметные ранки. Они не успели зажить, как это немедленно бы случилось прежде, ибо сейчас вся целительная кровь покинула тело.

– Кто осмелился совершить такое? – прошептал он вслух и крепко сжал в кулак правую руку, словно стараясь таким образом удержаться от громкого крика и слез. – Кто посмел выпить из него жизнь до самой последней капли?

В том, что лежавшее перед ним существо было мертво, сомнений не оставалось. Но о чем же говорило столь страшное зрелище?

Наш царь, наш Отец мертв. Но я все еще жив! Я продолжаю дышать! А это может означать лишь одно: первородная власть, первоначальное могущество принадлежат ей! Она получила их первой и все это время хранила в себе! А теперь кто-то ее похитил!

Нужно тщательно осмотреть все помещение! Нужно осмотреть все жилище! Однако это были не более чем безумные, отчаянные мысли. Никто не мог проникнуть сюда – в этом он был совершенно уверен. Подобное могло совершить только одно создание! Только ему было известно, что такое вообще возможно.

Он продолжал стоять совершенно неподвижно и не отводил глаз от лежавшей на полу фигуры, наблюдая, как она постепенно теряет последние остатки вещественности и становится совсем прозрачной. И если кто-то вообще должен был оплакивать это существо, то этим плакальщиком, несомненно, должен быть он. Оно ушло от него навеки, ушло вместе со всем тем, что было ему известно, чему оно когда-либо было свидетелем. Еще один нашел свой конец. Способность осознать и принять это оказалась за пределами его возможностей.

Он почувствовал вдруг чье-то присутствие. Кто-то вышел из тени алькова, и он отчетливо ощущал на себе пристальный взгляд.

Еще на мгновение – невероятное, совершенно иррациональное мгновение – он задержался глазами на фигуре поверженного царя. Он пытался как можно спокойнее обдумать все то, что происходило сейчас вокруг. Неизвестное существо бесшумно приближалось к нему. Оно обошло трон и остановилось рядом с ним – краем глаза он увидел чью-то стройную, грациозную тень.

Он знал, кто это, кто это должен быть, и сознавал, что существо приблизилось к нему, совсем как живое. И все же, когда он поднял глаза, то, что он увидел, оказалось для него полнейшей неожиданностью.

Всего в каких-нибудь трех дюймах от него стояла Акаша. Кожа ее была гладкой, белой и матовой, как всегда. Она улыбалась, и щеки ее перламутрово блестели, темные глаза были влажными и оживленно сверкали, а кожа вокруг них собралась в едва заметные морщинки. Она вся светилась и просто излучала жизненную энергию.

Совершенно онемевший, он не мог отвести от нее глаз. Он видел, как она протянула унизанную перстнями руку и коснулась пальцами его плеча. Он закрыл глаза и тут же открыл их снова. На протяжении тысячелетий он обращался к ней на самых разных языках – он умолял ее, возносил ей молитвы, жаловался, делал ей признания, – и вот теперь он не в силах был вымолвить хотя бы слово. Он только мог смотреть на ее шевелящиеся чувственные губы, на сияние белоснежных клыков, видеть в ее глазах свет признания и узнавания, наблюдать, как мягко вздымается под золотым ожерельем ее разделенная соблазнительной ложбинкой грудь.

– Ты хорошо служил мне, – произнесла она. – Я благодарю тебя. – Голос у нее был низкий, чуть хриплый и очень красивый. Но эта интонация, эти слова... Почти то же самое он сказал несколько часов назад девушке в темном городском магазине!

Ее пальцы крепче сжали его плечо.

– Ах, Мариус, – вновь в точности имитируя его интонацию, продолжала она, – ты никогда не впадаешь в отчаяние и не теряешь надежду! Со своими глупыми мечтами ты ничем не лучше Лестата!

И снова его слова, обращенные им к самому себе на улице в Сан-Франциско! Да она просто издевается над ним!

Что он чувствовал в эти мгновения? Ужас? Или ненависть? Веками таившуюся в душе его ненависть, смешанную с негодованием и непомерной усталостью, с печалью, охватывающей его при воспоминании о своем утраченном человеческом сердце, ту ненависть, которая поднялась сейчас в нем с такой силой, о которой он даже не подозревал. Он не осмеливался пошевелиться, не смел вымолвить хотя бы слово. Ненависть была столь сильной, что он не мог в себя прийти от удивления. Она захватила его целиком, лишив способности контролировать ее и в то же время способности понять ее причины. Он не был в состоянии трезво мыслить.

Однако она все понимала. Сомневаться в этом не приходилось. Ей было известно все – его мысли, каждое его слово, каждый поступок. Именно это она и хотела ему сейчас сказать. Она всегда все знала, точнее, все то, что хотела знать. Знала она и то, что обезумевшее существо, стоявшее рядом с ней, не в состоянии себя защитить. Однако то, что, казалось бы, должно было стать мгновением триумфа, превратилось в мгновение ужаса!

Глядя на него, она тихо засмеялась. Он не в силах был слышать ее смех. Ему хотелось причинить ей боль. Ему хотелось уничтожить ее! Будь прокляты все ее чудовищные потомки! Пусть все мы погибнем вместе с ней! Если бы он только мог, он непременно бы ее уничтожил!

Ему показалось, что она кивнула, словно говоря ему, что ей все известно. Он воспринял это как чудовищное оскорбление. Он ничего не понимал. Еще мгновение – и он готов расплакаться как ребенок. Совершена какая-то ужасная ошибка, извращение всех намерений.

– Мой дорогой служитель и подданный, – сказала она, и губы ее растянулись в слабой улыбке, – ты никогда не смог бы меня остановить.

– Чего ты хочешь? Что ты собираешься делать?

– Ты должен меня извинить, – ответила она со столь же убийственной вежливостью, с которой он сам недавно разговаривал с юнцом в задней комнате бара. – Мне пора идти.

Прежде чем вздрогнул и покачнулся пол, он услышал звук – душераздирающий скрежет разрываемого металла» он падал... экран телевизора взорвался, и тысячи Мельчайших осколков острыми концами пронзили его Плоть. Он закричал – совсем так же, как кричат смертные, и на этот раз он кричал от ужаса. Лед вокруг с грохотом ломался, и ледяные глыбы обрушивались на него.