Герман Гессе, или Жизнь Мага - Сенэс Жаклин

Пока Рут борется с туберкулезом, продолжают разворачиваться драмы, связанные с Мией. Ее брат, коммерсант Адольф, покончил с собой. Другой брат, старый пастор Фриц, сошел с ума и был отправлен в клинику «Фриедмат» в Базеле. Мия сама страдает жуткими приступами безумия. Доктор Ниф предлагает отправить ее в Медризио. Но что делать с Мартином, который в двенадцать лет приехал из Киршдорфа к отцу с рюкзаком за спиной? Речи быть не могло, чтобы оставить его с матерью: пример Хайнера был слишком болезненным. Гессе жалуется Лилли Волкарт: «Я поглощен всеми этими невыносимыми вещами. К тому же на днях ко мне приезжает мой старший сын Бруно…»

Обе семьи приносят Гессе одни хлопоты и расстройства. Его мучения обостряются, его вселенная погружается во мрак. Одна лишь воля не изменяет ему. Он хочет любой ценой преодолеть этот хаос, веря, что его судьба — испытать двойственность человеческой жизни и в конце пути обрести высшую истину. Он пишет 23 июля 1925 года убежденному католику Гуго Баллю: «Я не считаю вероятным, что я смог бы стать католиком; я буду продолжать жить в отчаянии от жизни, лишенной смысла, от одиночества. Я говорю себе, что страдание, даже самое бессмысленное, имеет с божественной точки зрения свое значение». В Монтаньоле Гессе не расстается с «Волшебной горой» Томаса Манна — великолепной сагой, где представлены два пути, открывающиеся человеку: добропорядочный и обыденный, путь обычного человека, отмеченный известными вехами, и другой — трагический, путь гения.

Писатель думает о пути просветленного бродяги-путешественника, который, чтобы примириться с самим собой и проникнуть в свою сущность, поощряет зверя, который сидит в каждом из нас. Чтобы пересечь эту ночную аллею, неподвластную разумному, лежащую вне нравов и обычаев смертных, быть может, нужно покинуть человеческое обличье, лишиться хриплого звука в горле, таящегося в зрачках смеха.

Гессе больше не будет бродить ночью один в безмолвном дворце Камуцци. Небо впитывает черноту земли, бледная луна поднимается над магнолиями. Он проскальзывает в свою комнату, где между фотографиями Рут и Махатмы Ганди свалены акварели. На секретере блистают в свете лампы «Петер Камен-цинд», «Демиан», «Сиддхартха» и «Кнульп». У него коротко остриженные волосы, резкий профиль. Он закурил и выпил шер-ри. Он вдыхает ветер, у него острые уши и впалые щеки, его бока вздуваются и опадают.

Небесный свод безмерен. Зубы Германа блистают, а во взгляде сверкает золото. Он крадется вдоль стен. Он заблудился? Что он слышит? Баха, Генделя или бриз, проникающий в его берлогу? Нет отвращения, нет одиночества — есть могущество зверя. Если он перепрыгнет через эти перила, то не устремляясь к звездам и не в жажде приблизиться к лампе, озаряющей его звездное детство. В бесконечной степи он смотрит сквозь горизонт взглядом волка.

Глава XII ЧЕЛОВЕК-ВОЛК

В марте 1925 года Гессе говорил о себе как о заблудившемся животном, которое бродит по степи и вдыхает ледяное одиночество. Он потерянно скитался от Каза Камуцци до своего базельского жилища и оттуда обратно в Монтаньолу, жил отдельно от жены, посещал бары. Болезнь Рут, безумие Мии, собственное беспокойство о будущем сыновей омрачали его существование. Однажды в Кароне он почувствовал себя пленником Рут. После лечения в Бадене его опять охватило желание бежать в Монтаньолу.

На его взгляд, болезнь Рут, как и Маруллы, связана с подсознанием. Не странно ли, что она проявилась тогда, когда он почувствовал, что хочет освободиться от супружеской зависимости? Рут, — быть может, бессознательно — создала своей болезнью себе алиби.

Гессе не сомневается, что источник его собственных болей, конъюнктивита и ишиаса, лежит в области психики. Рут, Мия, дети: столько препятствий к работе! Все это погружает его в меланхолию и раздражение, «смысл» которого он хочет понять. Его знание психоанализа достаточно глубоко, чтобы позволить ему почуять «всеобщий смысл», который подвластен ему только через творчество, когда, вглядываясь мудрым взглядом в боль, кажущуюся смертельной, писатель становится способным к высочайшему отстранению. Его юмор блистает уже в «Курортнике», и он прибегнет к нему с новой силой. Одинокий, отвергнутый, у подножия неизбежного, он хорошо слышит, как вновь рождается его смех — орудие, способное нанести удар рассудку. «Вот какие мы мартышки! Смотри: таков человек!» — восклицает он. У некоторых существ есть намерение страдать, которое, разрушая их, несет на порог запредельного. «Нет, я не умру», — пишет он Эмме Балль в июле 1925 года, в час, когда его посещает мысль о самоубийстве… «Не по доброй воле я иду этим путем, пыльным, сложным, бесполезным». Он хочет надавить на закрытую дверь, ведущую в темную область его подсознания, и каждое движение дается ему с трудом.