Алексей Константинович Толстой - Жуков Дмитрий Анатольевич

• Поверь, и мне мила природа,
• И быт родного нам народа -
• Его стремленья я делю,
• И все земное я люблю,
• Все ежедневные картины:
• Поля, и села, и равнины,
• И шум колеблемых лесов,
• И звон косы в лугу росистом,
• И пляску с топаньем и свистом
• Под говор пьяных мужичков...
• И все мне дороги явленья,
• Тобой описанные, друг,
• Твои гражданские стремленья
• И честной речи трезвый звук...

Настроение «Родины» Лермонтова, с цитатами из знаменитого стихотворения, с образами, прямо заимствованными из него, а также из «Бродяги» И. Аксакова, - все это понадобилось Толстому с его неистребимой иронией для выявления уже обозначившихся стереотипов прославления родины. В лучших своих стихах декларативности и описательности он противопоставлял сложность человеческих ощущений, передаваемую, кстати, и через восприятие красоты родной земли.

В стихотворное послание Ивану Аксакову вошли четверостишия из других, написанных в сороковых годах и неопубликованных вещей, а также из набросков большого обращения к западникам, стремившимся к внедрению в России буржуазно-демократических свобод, к преобразованию страны, приближению ее к западноевропейскому образцу и наделившим славянофилов презрительной кличкой «квасных патриотов». Верный своему кредо, Толстой становится в строй теснимых. И вот они - отголоски споров друзей-врагов, славянофилов и западников. Обращаясь в своем неоконченном стихотворении к западникам, поэт говорит:

• Друзья, вы совершенно правы,
• Сойтися трудно вам со мной,
• Я чту отеческие нравы,
• Я патриот, друзья, квасной!

«На Русь взирая русским оком», Толстой вновь и вновь поет славу красоте родины и русской песне.

• Люблю пустынные дубравы,
• Колоколов призывный гул
• И нашей песни величавой
• Тоску, свободу и разгул.

• Она, как Волга, отражает
• Родные степи и леса,
• Стесненья мелкого не знает,
• Длинна, как девичья коса.

• Как синий вал, звучит глубоко,
• Как белый лебедь, хороша,
• И с ней уносится далеко
• Моя славянская душа.

Но... Вот в этом «но» и проявляется противление восторженности славянофилов, их безусловному приятию исторического пути России. Западники называют патриотов врагами всякого движения вперед. Ну а он, Толстой?

• Нет, он не враг всего, что ново,
• Он вместе с веком шел вперед,
• Блюсти законов Годунова
• Квасной не хочет патриот.

Думать и думать о пути России... Он никогда не закрывал глаза на крепостное право, окончательно закрепившееся в годуновские времена, он помнит, как урезали языки непокорным, как мордовали страну царские шуты, любимчики, как душили церковники всякую мысль, «казня тюрьмой Максима Грека» и раздувая скуфьями костры, в которых сгорали Аввакумы. И наконец, в нем все больше растет отвращение (будя вместе с тем творческий интерес) к столь любимому славянофилами московскому периоду истории, когда, как он считал, страна, освободившаяся от ига Орды, восприняла ее нравы, ее жестокость. «Застенки, пытки и кнуты» - наследство, которое еще не изжило себя. Все это так.

• Но к братьям он горит любовью,
• Он полн к насилию вражды...
• Да, он грустит, что в дни невзгоды,
• Родному голосу внемля,
• Что на два разные народа
• Распалась русская земля.
• Конца семейного разрыва,
• Слиянья всех в один народ,
• Всего, что в русской жизни живо,
• Квасной хотел бы патриот.

И дело тут вовсе не в отражении славянофильских понятий «публика - народ», не в горечи осознания углубившейся пропасти между дворянством и крестьянством, а в наметившейся тенденции части образованного общества искать путей сближения с народом, что принимало самые разнообразные формы - от либерально-литературного интереса к жизни крестьянства до уже зародившегося почвенничества и предстоящего «хождения в народ». Это еще раз к вопросу о декларированном Толстым «чистом искусстве»...

Кстати, в том же 1859 году, когда в «Русской беседе» появилось послание к Ивану Аксакову, поэт вознамерился опубликовать в журнале свою старую, десятилетней давности, поэму «Богатырь».