Автобиография - Кристи Агата

Макс попросил рабочих, живших в радиусе от одной до восьми миль, собирать и приносить ему найденные по дороге черепки разной глиняной посуды. В некоторых курганах посуда была преимущественно из позднего, пятого ниневийского периода. Кроме разнообразной расписной здесь встречалась и красивая лепная посуда очень тонкой работы. Кто-то принес красный кубок более раннего периода и зеленый — оба гладкие, без рисунка.

Очевидно, один или два маленьких холма из тех, что покрывали все пространство до самых гор, образовались на местах, покинутых людьми раньше, до того как был изобретен гончарный круг. Был там очень маленький курганчик, называвшийся Арпачия — милях в четырех от Ниневийского ареала. В нем не хранилось ни малейших следов какой-нибудь эпохи позднее второй ниневийской. Очевидно, именно в то время люди покинули это место.

Макса привлекал этот курган. Я поощряла его интерес, потому что найденные там черепки казались мне очень красивыми и я представляла себе, как увлекательно о них что-нибудь узнать. Это будет авантюра, сказал Макс. Вероятно, здесь существовала когда-то крохотная деревенька, едва ли чем-нибудь знаменитая, так что сомнительно, чтобы здесь оказалось много интересного. И все же люди, сделавшие эту посуду, здесь жили. Возможно, занятия их были примитивными, а вот посуда — нет: качество очень высокое. И они не могли делать ее для великого соседнего города, как ремесленники Суонси или Веджвуда, поскольку, когда они месили свою глину, Ниневии еще и в помине не было. Она появилась несколько тысяч лет спустя. Так для чего же они ее делали? Просто из любви к искусству?

Естественно, Си-Ти считал, что Макс совершает ошибку, уделяя такое внимание доисторическим временам и «поднимая новомодную волну» вокруг всех этих глиняных черепков. Важны только исторические находки, связанные с текстами, говорил он, ибо в них человек сам, письменно запечатлевает свою историю. Они оба были по-своему правы: Си-Ти — потому, что архаические тексты действительно уникально познавательны, Макс — потому, что мы должны изучать и то, что сделано руками людей, чтобы узнать все об истории человечества. Я тоже была права, обратив внимание на красоту предметов, найденных в этой крохотной доисторической деревушке и постоянно задаваясь вопросом «почему?». Для людей моего типа спрашивать «почему?» — значит жить интереснее.

В первый же сезон жизнь на раскопках мне понравилась необычайно. Я полюбила Мосул; искренне привязалась к Си-Ти и Барбаре; успешно завершила убийство лорда Эдгвайра и преследование его убийцы. Я прочла рукопись целиком Си-Ти и его жене, и они ее весьма высоко оценили. Кажется, они были единственными, кому я когда-либо читала рукопись — исключая, разумеется, моих домашних.

Я почти не верила своему счастью, снова очутившись в Мосуле, на сей раз в гостинице. Полным ходом шли переговоры о возможности ведения раскопок на нашем маленьком кургане, на Арпачии, крохотной Арпачии, о которой никто тогда не ведал и которой суждено было стать знаменитой на весь археологический мир. Макс уговорил Джона Роуза, который был архитектором урской экспедиции, работать с нами. Он был нашим другом — чудесный рисовальщик, человек со спокойной манерой речи и мягким юмором, который я находила неотразимым. Поначалу Джон колебался: он, разумеется, не собирался возвращаться в Ур, но не знал, продолжать ли ему вообще работать в области археологии или снова заняться архитектурной практикой. Но Макс сказал ему, что экспедиция продлится недолго, максимум два месяца, и работы, скорее всего, будет мало.

— Ты можешь воспринимать это как отпуск, — уговаривал Макс. — Чудесное время года, красивые цветы, хороший климат — никаких песчаных бурь, в отличие от Ура, горы и холмы вокруг. Тебе там страшно понравится. Для тебя это будет полнейшим отдыхом.

И Джон согласился.

— Конечно, это авантюра, — повторял Макс. Для него это было тревожное время — начало самостоятельной карьеры. Он сам сделал выбор, и от результата зависело, одержит ли он победу или потерпит поражение.

Начало оказалось крайне неблагоприятным. Во-первых, погода стояла ужасная. Дождь лил беспрестанно, почти никуда нельзя было проехать на машине; к тому же выяснилось, что чрезвычайно трудно понять, кому принадлежит земля, где мы собирались копать. Вопрос землевладения на Ближнем Востоке вообще крайне запутан. Территории, удаленные от городов, находятся под юрисдикцией шейхов, и все финансовые и прочие проблемы следует решать с ними, правительство лишь оказывает вам некоторую поддержку, обеспечивая определенный авторитет. Земли же, занесенные в разряд археологически перспективных — то есть такие, на которых имеются остатки древних поселений, — являются собственностью правительства, а не частных землевладельцев. Но я сомневалась, чтобы Арпачии — этому незаметному прыщику на лице земли — была оказана такая честь, поэтому нам предстояло связаться с хозяином земли.

Кажется, чего же проще? Пришел дородный веселый человек и заверил нас, что он и есть хозяин. Но через день мы узнали, что на самом деле земля принадлежит троюродному брату его жены и на нее имеются также другие претенденты. На третий день беспрерывного дождя, из-за которого все были поставлены в очень трудное положение и страшно нервничали, Макс бросился на кровать и застонал:

— Вы можете себе представить? Их девятнадцать — владельцев!

— Девятнадцать владельцев на этот крохотный клочок земли?! — недоверчиво переспросила я.

— Похоже на то.

В конце концов запутанный клубок проблем удалось все же размотать. Настоящий владелец был найден — им оказалась троюродная сестра двоюродной сестры тетки мужа чьей-то тети, чьи интересы, ввиду ее неспособности вести какие бы то ни было дела, представляли муж и несколько родственников. С помощью мутасарифа Мосула, Багдадского департамента по охране древностей, британского консула и ряда других лиц все было улажено и подписан контракт на драконовских условиях. Ужасные кары грозили любой стороне в случае его нарушения. Хозяйкиного мужа больше всего обрадовал пункт, обязывавший его в случае любых препятствий, чинимых нашей работе, или расторжения контракта возместить нам убытки в сумме тысячи фунтов. Он немедленно вышел на улицу похвастать этим перед собравшимися друзьями.

— Это очень важно, — гордо заявил он. — Если я не смогу обеспечить нужное содействие и выполнить все обещания, которые дал от имени жены, я рискую тысячью фунтами.

На присутствующих это произвело сильное впечатление.

— Тысяча фунтов! — наперебой галдели они. — Он может поплатиться тысячью фунтами! Вы слышали? Они могут потребовать с него тысячу фунтов, если что не так!

Я готова была биться об заклад, что, если бы и пришлось взимать с него какой-то денежный штраф, самое большее, что он мог заплатить, это динаров десять.

Мы сняли небольшой домик, очень похожий на тот, в котором жили с Си-Ти, чуть дальше от Мосула, ближе к Ниневии — с такой же плоской крышей и мраморной верандой, типичными для Мосула мраморными оконными нишами, напоминающими церковные, и мраморными подоконниками, где было удобно раскладывать черепки. У нас были повар и мальчик-слуга, огромная свирепая собака, чтобы облаивать всех других собак в округе и любого, кто приближался к дому, и в положенный срок — шесть новорожденных щенков. Был у нас и небольшой грузовичок, который водил шофер-ирландец по фамилии Галлахер, оставшийся на Ближнем Востоке после войны 1914 года и никогда так и не вернувшийся домой.

Он был выдающейся личностью, этот Галлахер, и рассказывал нам порой удивительные истории. Была у него, например, сага об осетре, которого они с другом нашли на берегу Каспия и, набитого льдом, пронесли через горы в Иран, где продали за бешеные деньги. Его рассказы сливались в бесконечную «Одиссею» или «Энеиду» со множеством невероятных приключений, случившихся в пути.

Он дал нам, скажем, полезную информацию о точной стоимости человеческой жизни.

— Ирак лучше Ирана, — сказал он. — В Иране убийство человека обходится в семь фунтов — деньги на бочку! А в Ираке — всего три.

Галлахер сохранил воспоминания о службе в армии и дрессировал собак на военный манер. Он выкликал шестерых щенков по именам, и те по очереди подбегали к кухне. Суисс-мисс была любимицей Макса, и ее всегда звали первой. Щенки были чрезвычайно уродливы, но — как все детеныши в мире — одновременно и очаровательны. После чая они, бывало, подходили к веранде, и мы тщательно выбирали клещей из их шерсти. На следующий день, правда, она снова кишела клещами, но мы старались как могли.

Галлахер оказался ненасытным пожирателем книг. Каждую неделю я получала от сестры посылки с книгами и, прочитав их, все отдавала Галлахеру. Глотал он их очень быстро, и казалось, что ему совершенно все равно, что читать: биографические сочинения, художественную прозу, любовные романы, остросюжетные истории, научные труды — что угодно. Он был похож на умирающего от голода, которому не важно, что есть, была бы еда. Галлахеру требовалась пища для ума.