Аксенов - Попов Евгений

Е.П.: Кент — это в Англии, что ли?

А.К.: Кентский университет — это в Америке. Там в шестьдесят восьмом, когда студенты бунтовали по всему миру от Чехословакии и Парижа до Бёркли, было настоящее восстание, там полицейские даже убили одного человека.

Е.П.: А-а, вспомнил…

А.К.: Я же ему: тебе, говорю, мудаку, по лбу дали, но даже из университета не исключили, и сейчас у тебя все о'кей, а меня бы не только вышибли, меня бы тут же в армию загребли! Или в психушку посадили, или в лагерь отправили. Вот так я разорялся, и хорошо помню Васю, который сидел там, подпершись, как бабушка добрая, и с одобрительной, но несколько изумленной улыбкой любовался, как я, значит, это… выступаю! Тогда, если помнишь, так прямо определять свою позицию было не принято. Тем более публичному человеку, каковым Вася тогда был. А я был никто, шпана. Я был его джазовый приятель. Мне было можно.

Е.П.: Ну, наше с тобой отношение к Василию Павловичу Аксенову понятно. Мы его обожали. Но как ты думаешь, насколько это отношение было типичным? Я бы рискнул высказаться, что Аксенова знали все молодые люди страны.

А.К.: Абсолютно верно.

Е.П.: По крайней мере я это видел в своей студенческой среде. Кто-то его любил больше, кто-то меньше, но когда появилась «Бочкотара», в студенческий сленг тут же вошло устойчивое словосочетание «Старик Моченкин дед Иван». Аксенова любила страна. Но как ты думаешь, были люди, которые его не любили тогда? Которые его мертвым считали уже тогда?

А.К.: Были. Первая категория, которой и он отвечал взаимной неприязнью, — это почвенники, такие ранние националисты. Они ненавидели его осознанно. Они считали его своим врагом.

Е.П.: Это интересно. Ведь Аксенов в то время печатался в журнале «Молодая гвардия». Роман «Пора, мой друг, пора» именно там напечатан.

А.К.: «Молодая гвардия» не была в то время столь уж «патриотической».

Е.П.: Но там уже в то время служил известный почвеннический критик Виктор Чалмаев. Помнишь такого?

А.К.: Тогда не было такого прямолинейного разделения на почвенников и либералов. Тогда советская власть всех инакомыслящих давила без разбора.

Е.П.: Я почему это спрашиваю, потому что я и в «Молодую гвардию» тогда рассказы носил. Там был такой человек, знаменитый Владимир Викторович Сякин, редактор одной из первых книг Евтушенко. Он отдал мои рассказы Чалмаеву, который, если не ошибаюсь, занимал там тогда пост замредактора. Чалмаев меня спрашивает: «Откуда вы родом?» — «Из Красноярска», — говорю. «Значит, не успели еще хлебнуть московской заразы», — говорит мне Чалмаев.

А.К.: Ну-ну…

Е.П.: Но, возвращая мне рассказы, был со мной сух. «Забирайте-забирайте, — говорит, — у нас это не пойдет». То есть я, по его мнению, все же хлебнул московской, то бишь аксеновской заразы.

А.К.: Другая категория его неприятелей — люди сталинского закала. Из простых читателей. Им в текстах Аксенова всё не нравилось — странные герои, стиляги, пьяницы, непризнанные художники и так далее.

Е.П.: Тогда я добавлю, если ты позволишь, что в последние годы — перед перестройкой, в разгаре перестройки и во время начала конца перестройки — была еще одна мощная категория граждан, которых Аксенов тоже не устраивал. До перестройки, когда он играл роль, как выражались персонажи Достоевского, «гонимага и даже ссыльнага», когда соответствующее место в пробуждающемся общественном сознании заняли «Ожог» и «Остров Крым», Василия задевать как-то стеснялись. Зато потом — пошло-поехало. Раньше б — не посмели рта раскрыть, а тут публично принялись вставлять ему шпильки. Хотя был бы я ученым человеком, я бы эту третью категорию разделил на две подкатегории. С одной стороны, это — активные действующие диссиденты круга Сахарова или Солженицына, для которых он был слишком легковесен и аполитичен. С другой — ой, ну как бы это точнее выразиться? — люди академического склада, связанные, например, с Анной Ахматовой. Я, кстати, не знаю, как она относилась к Аксенову.

А.К.: С теми, кого недоброжелательно прозвали «ахматовскими сиротами», Вася подружился еще в Ленинграде. С Найманом, Рейном…

Е.П.: Ну да. И Рейн, и Найман — это точно. Но я не про них.

А.К.: Понимаю. Ты скорее всего имеешь в виду вообще тех писателей и поэтов, которые выше всего ставили классическую традицию.