Циолковский - Демин Валерий Никитич

К сожалению, Циолковскому и Морозову не суждено было встретиться. Познакомившись уже в 1920-е годы с одной из книг шлиссельбургского узника — «Периодические системы строения вещёства», написанной в одиночном заключении в конце XIX века, Константин Эдуардович сразу же отметил в ней гениальное предвидение основных положений атомной физики, сформулированных мировой наукой много позже. Более того, Морозов почувствовал, какую угрозу таит в себе разработка нового ядерного оружия, могущая привести мир к подлинному концу света.

Сам Циолковский также много размышлял об этом. Он опасался, что, выпустив атомного джинна из бутылки, человечество подойдет к роковой черте. Если не проявить воли и не предпринять решительных шагов, мир вскоре окажется на грани ядерной войны, и любая случайность может превратить её угрозу в апокалипсическую реальность. Опираясь на свою идею «вечного возвращения», он допускал такой вариант развития трагических событий, когда цивилизация на Земле подвергнется самоуничтожению, но сама планета уцелеет и рано или поздно даст старт новой разумной жизни.

«Природа построена хитро. Возможно, что выделение энергии будет достаточным только для того, чтобы уничтожить человечество, а Земля останется нетронутой! И тогда через многие миллионы лет человечество возродится снова. И так без конца! Это то самое, что мы находим в „Песни песней“ царя Соломона: „И идет ветер на круги своя…“ Конец света это — древняя мысль. Человечество всегда предчувствовало конец света, хотя и по-разному понимало это страшное явление. Древние полагали, что может наступить конец Вселенной со всеми её звездами, туманностями, кометами и т. д. Когда-то я читал о древних представлениях такого конца — и не только в Апокалипсисе, но и в среднеазиатских сказаниях. Там конец света связывается с движением созвездий. Кажется, о конце света говорили и древние народы, населявшие Африку и Австралию. И там конец света связывался с движением созвездий. Теперь к этому вопросу можно подойти с других позиций. О конце видимого мира — Космоса — мы ещё ничего толком не знаем, а вот искусственный конец Земли можно предупредить. Как только физики разложат атом, все мы предстанем перед решением страшного вопроса: быть или не быть? Если Шекспир вложил этот вопрос в уста Гамлета, то вскоре этим вопросом займется все человечество: быть человеку или не быть? Если конец Космоса мог быть ожидаем через неопределенное число лет — миллиарды, биллионы, триллионы, квадриллионы, секстиллионы, октиллионы и т. д., то искусственный конец земного шара, по-видимому, не за горами! Недолго остается ждать человечеству такого конца-самоубийства! А если такой конец уже заложен в природу человека, в самую его глубинную природу, требующую прекращения всего его рода, — возможно, рода неудачного, тогда и мне предстоит увидеть это светопреставление. Но я хотел бы отойти в вечность без искусственного конца, а естественно. Я презираю самоубийство, презираю харакири, презираю предельное малодушие. Человек, по-моему, прежде всего философ и воин. Он обязан жить до конца. Человечество также не может погибнуть преждевременно вследствие успехов физики. Ведь это — сплошная чепуха, ересь, безумие! Успехи физики приводят к концу человечество. Не хватает слов, чтобы выругаться как следует по этому поводу. И все же в проклятом понятии „конец света“ заложено немало некоторой порочной действительности».

* * *

Безусловно, лучшими друзьями Циолковского во все времена оставались книги. И библиотека его страдала не меньше, чем её владелец. В Боровске её уничтожил пожар. В Калуге собранную заново библиотеку погубило наводнение. После смерти ученого более чем полуторатысячная коллекция книг была передана Музею-квартире ученого. Однако в годы Великой Отечественной войны, во время оккупации Калуги фашистскими войсками, в музее разместилось подразделение связи. Немецкие «цивилизаторы» использовали книги для отопления помещёния, и после их изгнания библиотеку Циолковского пришлось воссоздавать по крупицам. Задача не из простых: одних журналов поначалу здесь насчитывалось шестьдесят наименований (в общей сложности — более 1200 различных номеров).

Понятно, что в калужской библиотеке Циолковского преобладали книги классиков мировой науки: Ньютон, Дарвин, Фламмарион, Тимирязев и др. ещё был Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, много беллетристики — и отечественной, и западной. Например, романы Эмиля Золя Циолковский, владевший французским, читал на языке оригинала. А вот труды его соотечественника — популярнейшего в XIX веке историка Эрнеста Ренана — представлены в библиотеке в переводах, как и знаменитая книга немецкого философа Людвига Фейербаха «Сущность христианства». Из русских историков Константин Эдуардович предпочитал Николая Костомарова, в частности его работу «Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей».