Аксенов - Попов Евгений

А.К.: Вот и получается, что вся история «МетрОполя» — это история самоубийственного кретинизма советской власти, который она проявляла, впрочем, не только в отношениях с художественной интеллигенцией. Надо было на нефтяные деньги покупать джинсы и мясо для трудящихся, а не гнать бесплатно «калашниковы» в Африку. Не были б такие дураки, еще просидели бы лет двадцать или тридцать.

Е.П.: Если не больше.

А.К.: А может, и больше. Хотя, знаешь, вряд ли, если у той власти были такие слуги, вроде Феликса Феодосьевича.

Е.П.: Если бы секретаря Союза писателей Верченко после перестройки не погнали со двора, то думаю, что он, старый гэбэшник, верно служил бы и новой власти. Глядишь, не распродали бы тогда совписовское имущество неизвестно кому и как, все эти дома творчества, поликлинику… Моего, впрочем, там ничего нет. Имущества.

А.К.: Моего тоже. И не с «МетрОполя» все это в Союзе писателей началось. Им крикнули «ату», и они тут же с удовольствием принялись травить Ахматову и Зощенко.

Е.П.: Думаю, что Верченко, к которому стекались все их доносы, цену господам-товарищам писателям прекрасно знал. Мы ведь с ним встречались много раз. Смотри, какая разница: Кузнецов, когда я ему сказал, что нас не по уставу исключили, стал нам доказывать, что по уставу. А Верченко просто сказал: «Ну какая тебе разница, Женя? По уставу, не по уставу… Возьмем, да и изменим устав, если нужно станет… давай лучше о деле говорить…»

А.К.: О каком деле?

Е.П.: А о том, чтобы мы с Ерофеевым писали покаянку. Тогда нас восстановили бы в Союзе писателей. А мы хотели, чтобы нас восстановили в Союзе писателей, но покаянку чтоб не писать. Это и была суть нашего дела. Так вот, однажды нас вызвали к Верченко, а там у него сидит тот самый Лазарь Карелин, который меня с приемом в Союз писателей поздравлял. И говорит этот Карелин Ерофееву скорбным голосом: «А ведь я вас, Виктор, еще два месяца назад предупреждал, что добром это дело не кончится». Ерофеев, чтобы хоть что-то ответить, говорит: «А я вас уже полгода не видел». — «Как так? Помните, мы встретились в нижнем буфете ЦДЛ?» — «Не помню…» Тут Верченко этот содержательный диалог прерывает и с наслаждением (подчеркиваю!) Лазарю Карелину говорит: «Ладно, Карелин, ты нам тут Лазаря не пой! Иди отсюдова, нам работать надо!» И старый почтенный писатель Карелин удалился, втянув голову в плечи. А вместо покаянки мы написали заявление такого примерно содержания: «Я, такой-то, был принят в Союз писателей тогда-то, исключен из Союза писателей тогда-то, прошло много времени, я многое понял в жизни, прошу восстановить меня в Союзе писателей». Все. Больше ничего там не было, понимаешь. А то, что я дальше расскажу, еще одна иллюстрация, еще одно доказательство, что никуда бы Вася не уехал, если б не принудили его к этому «товарищи».

А.К.: Так, интересно.

Е.П.: Вдруг нас вызывают на секретариат Союза писателей РСФСР, что в Хамовниках, там, в этом здании с колоннами, теперь достойный преемник СП РСФСР — Союз писателей России. Мы встревожились и пошли к Верченке, потому что так не договаривались, что нас будут вызывать для восстановления. Верченко нас не принимает, зато вдруг появляется запыхавшийся Михалков и говорит нам — извини, сохраняю его и нашу лексику: «Вы хули сюда пришли?» — «Потому что наябывают», — отвечаем. «Никто вас не наябывает, не будьте мудаками, и завтра вас восстановят. Я начальник этой конторы, — он имел в виду Союз писателей РСФСР, — и говорю вам: всё, идите домой, нечего вам здесь делать, завтра вы будете восстановлены». Мы уходим. Мы едем к Васе в Пахру и говорим: «Вася, вот такой-то и такой-то был разговор. Вот что сказал гимнопевец». Вася думает, думает, а потом говорит: «Слушайте, вроде бы вас завтра действительно восстановят. Я там член какой-то там ревизионной комиссии, что ли, и мне по инерции прислали бумагу на какое-то там их заседание. Если вас завтра восстановят, я послезавтра иду на это заседание. И все! Жить будем здесь!» Это его фраза была, я эту фразу хорошо запомнил.

А.К.: Жить будем здесь, значит…

Е.П.: Ну, и на следующий день состоялся этот тоже знаменитый секретариат в Хамовниках. Однако с него у меня стенограммы уже нет, хрен бы мне ее там дали вести, когда я стоял перед ними навытяжку. Их стенограммы тоже нет, скорей всего, уничтожили, чтобы не досталась врагам или грядущим поколениям. Итальянская исследовательница Мария Заламбани искала эту стенограмму в архивах — ничего нет, никаких документов. Но ведь был же этот секретариат 21 декабря 1979 года, который длился три с лишним часа! Сначала меня допрашивали минут сорок пять потные разгневанные мужчины, потом Ерофеева. Поодиночке, чтоб мы не сговорились. И все это стенографировалось, там сидели стенографистки. А потом нас завели вдвоем, чтобы зачитать приговор: ничего не поняли, не осознали, никаких выводов из случившегося не сделали. Председательствовали Михалков и Бондарев. Главным спикером был, естественно, Феликс Феодосьевич Кузнецов, еще там сильно шустрил такой Николай Шундик из Саратова. Бондарев, зная, что ведется стенограмма, изображал из себя глухонемого, свое возмущение нашим поведением показывал жестами, как один из жуликов в «Приключениях Гекльберри Финна». А Михалков вел себя, надо сказать, довольно интересно. Я, видя, что терять уже нечего, отвечал на вопросы секретарей относительно дерзко, и когда раздался чей-то гнилой голос, что, дескать, хватит с этим подонком разговаривать, Михалков тут же окоротил автора реплики. Дескать, нет, товарищи, мы должны все изучить, мы должны определить всю глубину падения молодого человека… А этот Шундик сдал нам Даниила Гранина.