Репетиция конца света - Арсеньева Елена

Ну конечно, какой же он преступник? Преступники – это другие, а он – просто так, рядышком постоял!

И внезапно захотелось, чтобы все это закончилось как можно скорей. Володя схватил другой листок, ниже склонился к столу и снова написал:

«Генеральному (областному) прокурору

Нижегородской области.

Признание.

Я, Кутьков (Лапиков) Владимир Иванович, 1969 года рождения, 18 сентября, хочу признаться в своих преступлениях, которые совершил в 1999–2001 годах совместно с гражданами Сайковым, Басаврюком и другими...»

Он посидел немного с закрытыми глазами. Теперь самое главное – ничего не забыть. Ничего и никого! Начать, конечно, нужно с этого, как его... с того мужика, которого они с Сайковым придавили, чтобы обзавестись машиной. Ведь это было одним из самых необходимых условий исполнения их замыслов.

Он беспомощно покачал головой, вспоминая, как драпал когда-то из Литвы. Зачем сорвался?! Молодой был, глупый. Все, что на нем висело, – это грабежи, разбой. Но не убийства! Там он никого не убивал, отделывался «отчуждением собственности», так сказать. Причем отчуждал он ее у кого? У преуспевающих литовцев? У полноправных граждан? Нет. Тряс почем зря соотечественников, таких же русских, как он сам, которые за бесценок продавали отличные квартиры, буквально за гроши сваливали мебель, посуду, технику, потому что вывезти контейнеры с вещами из Литвы становилось все труднее и не было никаких гарантий, что их не тормознет таможня и не придется все нажитое свалить на границе – за совершенно мифическое нарушение вывоза имущества из маленькой, но гордой Литовской Республики.

Премудрый пескарь, которого все годы «русской оккупации» изображала из себя означенная республика, в одночасье обратился в очень даже зубастенькую щучку, а вернее – в пиранью, которая мертвой хваткой вцеплялась в тех, кто пытался бежать в Россию, и если отпускала, то вырвав изрядное количество живого мяса. Володя почему-то не думал в то время, что он выступает подручным этой социальной пираньи. Строго говоря, они с подельниками тоже были пираньями, но очень осторожными, потому что, как уже было сказано, грабили только тех, кто уже распродал все добро и буквально завтра готовился сесть в поезд Вильнюс—Москва. Оставалось только ночь переночевать на бывшей исторической родине! Зачастую при эмигрантах оставалась только пара-тройка чемоданов с самыми ценными вещичками и заботливо оберегаемая сумка с несколькими десятками тысяч долларов. И вот в последнюю ночь в их квартиру приходили и уносили все, с чем эти беженцы собирались вернуться в Россию, чтобы начать там новую жизнь...

На Володю и его «бригаду» работал один литовец, Альгимантас Юоза, который был немалым чиновником в визовом отделе эмиграционной службы. Он получал десять процентов с каждого грабежа и постоянно брюзжал с этим своим противным чухонским акцентом, что это мало, мало, мало! Или чухонцы – это не литовцы, а эстонцы? Черт их разберет, всех этих прибалтов, Володя их всегда презирал и был убежден, что десять процентов для брюзгливого и высокомерного Альгимантаса – это много, много, много! Но за меньшую сумму Альгимантас стучать отказывался категорически. И тогда Володя подумал: а за каким чертом он называет Юозе истинную сумму краденого? Всегда ведь можно назвать вместо пятидесяти тысяч баксов сорок?

Он так и стал поступать. И какое-то время Альгимантас не чуял обмана. Но ведь во всяком деле главное – на€чать, как говорил советский президент с жутким пятном антихриста на башке. Правильно говорил, между прочим. Сорок тысяч постепенно превращались в тридцать пять, потом в тридцать, двадцать пять, двадцать... И в конце концов даже этот самодовольный болван, который был уверен, что никакой русский тупица никогда не посмеет и не сможет обдурить настоящего высокородного литовца, потомка, чем черт не шутит, какого-нибудь крестоносца, пятьсот или сколько там лет назад от нечего делать обрюхатившего какую-нибудь жмудинку (точно, жмудь – вот как звали литовцев, не чухонцы они были, а жмудины!), короче, в конце концов Альгимантас просек обман и начал сучить ножками. Состоялся крупный разговор. Стрелку, короче, забили. Юоза сказал, что донесет на Володю. Володя только захохотал в ответ и сообщил, что сядут в случае такого доноса они все – вместе с другом Альгимантасом, который как-никак играл роль наводчика, а значит, был не только пособником совершения преступления, но и соучастником. Ради бога, если Альгимантасу охота сменить пошитый на заказ костюмчик на лагерный клифт, – это его право: вольному воля, а пьяному рай, – но почему бы не поладить миром? Где это сказано, в какие кодексы занесено, что литовцу и русскому непременно надо доходить до ссоры и раздела совместно нажитого имущества? Почему не продолжить столь плодотворное сотрудничество? Альгимантас простит Володю, Володя простит Альгимантаса, они выработают новые условия сделки, при которой никто никого не обидит.

– Хорошо, – помнится, сказал тогда Альгимантас. – Очень хорошо. Но теперь я хочу пятнадцать процентов!

– Нормально, – ответил Володя. – Я согласен. Считаю, ты заработал сумму, которую просишь. Пять так пять.

– Я сказал – пятнадцать! – распялил губы в улыбке Альгимантас, уверенный, что собеседник ослышался.

– Ты же сказал – пять! – оскорбился Володя. – Первое слово дороже второго!

Начали судить да рядить, перешли на крик, на взаимные хватания за грудки... Может быть, набив друг другу морду, они поладили бы, пришли бы к какому-нибудь общему знаменателю, но, к несчастью, слишком увлеклись выяснением отношений и громкими криками. Так орали друг на друга, так пытались выяснить, кто более матери-истории ценен, русские или литовцы, что не расслышали, как вернулась домой жена Альгимантаса, Диана. Была она баба красивая, но еще более высокомерная, чем муж, а главное, чрезвычайно глупая. Первым мужем ее был русский (ну, вот такая произошла с девушкой ошибка молодости), и она из кожи вон лезла, стараясь заставить знакомых и друзей, а главное, второго мужа об этом позабыть. Не было, казалось, во всем Вильнюсе, где знамя русофобии держали чрезвычайно высоко, другой такой упертой ненавистницы всего советского, а прежде всего – русского. Услышав цветистую брань, которой украшает ее муженька какой-то ванька, Диана потихоньку пробралась к телефону и вызвала милицию. Вернее, полицию, как ее теперь стали величать.

Приехали отборные литвины в черных мундирчиках и отрывистыми, какими-то по-немецки лающими голосами потребовали спорщиков к ответу. Как ни пытался их урезонить струсивший Альгимантас, его обвинили в отсутствии национальной гордости (в ту пору в Литве это обвинение было не менее серьезным, чем обвинение в отсутствии расового сознания в Третьем рейхе!), а Володе заломили рученьки и начали его обыскивать. А у него при себе была такая пластиковая папочка, в которой велся строжайший учет всех их расчетов с Альгимантасом... Адреса ограбленных квартир, список взятого имущества, расписки Юозы... Короче, следственной бригаде даже работать не надо было – весь материал Володя имел при себе.