Аксенов - Попов Евгений

А.К.: Вполне в советских традициях — «есть такое мнение…» Только не в обкоме, а в среде международной прогрессивной общественности.

Е.П.: Поэтому я и говорю, что настоящая международная известность Аксенова и оценка его литературы могут еще наступить, когда уйдут в прошлое такие оценки — политические, идеологические. И тогда так же, как сейчас Василий популярен здесь, он имеет шанс стать популярным и на Западе.

А.К.: Вообще отношения между Россией и Западом… Это постоянная такая зеркальность. Вот великая история, которую рассказывал сам Вася, одна из любимых его историй, он ее потом в какую-то прозу вставил, не помню, в какую именно. История о том, как человек, ощущавший себя всю жизнь маргиналом в Соединенных Штатах, приехал в Советский Союз и стал, конечно, как всякий американец в СССР, сразу богатым иностранцем. А богатый иностранец должен был бы дружить с членами Политбюро, они тоже богатые — не-е-ет, он не дружит с членами Политбюро. Он — Стейнбек, вот кто это был — идет в Марьину Рощу и там пьянствует с маргиналами, потому что он маргинал по чувствам, по самоощущению, понимаешь? А здесь его принимает официальная писательская организация! То есть, приехав в Советский Союз, он как бы прошел сквозь плоскость зеркала, в Зазеркалье…

Е.П.: Он растворился в густых буднях Москвы, и его стали разыскивать…

А.К.: Мы с западным миром по отношению друг к другу были зазеркальями. Как писал один англичанин, очень смешной, я сейчас не могу вспомнить кто: «Нет ничего более похожего на карикатурного английского тори, чем Хрущев в шляпе». Западные люди не понимали, что истеблишмент и маргиналия — они остаются истеблишментом и маргиналией везде, только по линии железного занавеса — он же зеркало — направления меняются… Да, конец у этой истории прекрасный. Марьинорощинский мент видит: сидит на скамейке пьяный человек в иностранном пальто и спит. Мент, конечно, имеющий ориентировку на розыск прогрессивного американского писателя, подходит и деликатно интересуется — чего спим, гражданин? А Стейнбек знаками и тремя русскими словами объясняет, что он — знаменитый американский писатель и может спать где хочет. Тут мент обрадовался и говорит: рад познакомиться, товарищ Хемингуэй. Это Стейнбеку-то! Который Хемингуэя, своего вечного соперника, терпеть не мог! То-то ему, я думаю, обидно стало, что даже для московского мента знаменитый американский писатель не он, великий Стейнбек, а все тот же проклятый Хем.

Е.П.: Как-то удалились мы от темы…

А.К.: Мне кажется, нам и не нужно выходить прямо на тему. Иначе у нас не беседы получатся, а ровненькая такая книжка «Жизнь и творчество Василия Павловича Аксенова», для средней школы… А в этих разговорах — наше отношение к нему. Вот, например, сегодня меня больше всего нервирует, именно не волнует, а нервирует, то есть просто дергает то, что мы все время обсуждаем взаимоотношения Аксенова и государства, Аксенова и общества. Уже вроде бы выяснили все, можно бы теперь побольше про Аксенова и собственно литературу…

Е.П.: А эти взаимоотношения были постоянно в динамике, понимаешь? Менялись взаимоотношения Аксенова и государства, Аксенова и общества. Одно дело — эти взаимоотношения в шестидесятых, другое — в восьмидесятых… Вот еще одна история, которую он тоже любил рассказывать. Прилетел он однажды, еще в шестидесятых, в Болгарию. В чем была ситуация? Он прилетел как бы в колонию из как бы центра империи. Как бы начальником из как бы центра соцлагеря. А в Болгарии в это время так же, как и у нас, боролись с тлетворным западным влиянием на молодежь и тому подобное. И на него набросились болгарские комсомольцы, дружинники — у него были длинные волосы, брюки узкие, не такие, как положены на просторах мира и социализма… Значит, они его стали вязать, а он закричал — я советский! А они ему, ухмыляясь, говорят — мы тоже советские. То есть он-то имел в виду, что он не болгарский подданный, а они поняли в идеологическом смысле. А поскольку он был звезда и действительно советский, то есть приехавший в командировку из СССР, его тут же отпустили, да еще и извинились перед знаменитым московским «братушкой». Выходит, он для кого-то был настоящим советским…

А.К.: Такая история могла бы быть и в каком-нибудь Сестрорецке или Воронеже. И потом, когда разобрались бы, за выпивкой местный начальник сказал бы: видите, Василий Палыч, мы-то друг друга понимаем, но вот народ… не принимает народ вашу позицию. Вот еще на чем стояло все — народ, видите ли, не принимает.