Друзья и звезды - Веллер Михаил

Товстоногов обладал этим качеством, этим чувством баланса, умением находить этот баланс. Здесь он был безупречен. И интересы театра, развитие театра — на них никак не отражались какие-то его слабости, недостатки, грехи, можно сказать. Он руководствовался главным и единственным — это театр в целом, его театр. Спектакль! Движение театра от спектакля к спектаклю. Именно движение!

То было в его лучшие годы. Потом возраст и разные вещи стали сказываться…

М.В. Лучшие годы — это какие? Когда?

С.Ю. Полагаю, что я застал как раз эти лучшие годы — начало перелома. Это года с пятьдесят шестого, когда Товстоногов пришел в БДТ. А я оказался в его труппе в пятьдесят седьмом. И года так примерно до семьдесят девятого-восьмидесятого. Тогда я был вынужден этот театр покинуть.

Это огромный срок. И все это время, ну, почти все время — это было восхождение. Даже в неудачах. Наши неудачи тоже бывают ступенями восхождения.

М.В. Какие вы сейчас можете вспомнить, назвать неудачи?

С.Ю. Скажем, одну, которую Товстоногов признал. Это была пьеса Дворецкого «Трасса». Просто не задался спектакль. Ну не задался, и все тут! Драматургия не поддалась. Грандиозность постановки смяла, раздавила человеческие характеры. Что Товстоногову было абсолютно не свойственно. Он понял сам, что получилось, и сам же свой спектакль снял. Была такая история… Но — это тоже была ступень вверх, опыт восхождения! Я тоже в том спектакле играл, поэтому всю историю постановки помню отлично.

А был и другой спектакль. Артура Миллера. «Воспоминание о двух понедельниках». Он мало прошел: раз тридцать с чем-то, около того. Здесь было постижение совсем иной драматургии, иной стилистики. И это тоже стало ступенью восхождения — к тому же Миллеру, к его «Цене», которая была поставлена у нас через десять лет, и сила была уже другая.

Вот Товстоногов пригласил в театр Эрвина Аксера — польского режиссера, выдающегося человека, который оказал на театр большое влияние, а лично на меня так просто грандиозное. Он блистательно и невероятно успешно поставил «Карьеру Артуро Уи». А потом, уже куда как менее успешно, пьесу «Два театра» Ежи Шанявского, польского драматурга. Но вместе с тем это тоже была мощная ступень восхождения к другой эстетике, другому стилю.

Так что, я подчеркиваю просто, что и неудачи, и «недоблестящий успех» рядом с невероятными степенями успеха — они были в пользу, в зачет, для дела. И Товстоногов это понимал прекрасно. И ценил. И вовсе не стремился, чтобы каждый спектакль обязательно стал шлягером.

Вот потому этот театр воспитал поколения зрителей, которые не забыли его посейчас. Вот меня трогает, умиляет ваша память о тех годах БДТ. А сталкиваюсь с этим я ведь довольно часто. Особенно среди наших эмигрантов. Там до сих пор есть люди, хранящие все, что связано для них с БДТ: программки, билеты, записи, фотографии, которые они там делали, все, что угодно. Публика БДТ… Но самое главное — люди хранят это в памяти, хотят об этом говорить, рассказывать. Это было их воспитание…

М.В. Вот с тех пор я всю жизнь помню фразу Штурмана из «Четвертого», Гая, бросаемую в зал: «Да если бы я знал, что вы здесь, через столько лет после войны, станете вот такими, — да я бы не пошел за вас умирать!»

И оттуда же: «Послушай. Свою жену ты не любишь — а женщину, которую любишь, не видел давным-давно. То, что ты хочешь писать, — ты не пишешь, а пишешь то, от чего тебя тошнит. Тех, среди кого ты живешь, ты терпеть не можешь, — а со своими друзьями ты боишься встретиться. Так что же это такое — эта твоя хорошая жизнь? За которую ты так держишься?»

С.Ю. Это и было воспитание…

М.В. Брехта, сознаюсь вам, я никогда не любил. Но в юные годы стеснялся себе в этом признаться. Он Брехт, а я кто? С годами терял стыд и перестал стесняться. В «Карьере Артуро Уи» мне больше всего запомнился и понравился — ну, правда, он и «сюжетному» залу нравился — Стржельчик в роли преподавателя декламации. Этот его проход по диагонали через сцену, с выбрасыванием ноги и подтягиванием второй, с простертой рукой… это было восхитительно! Зал аж стонал от счастья.

С.Ю. Это был спектакль очень сильный.

М.В. Вот как-то лично мне этот коммунистический конструктивизм никогда не был близок. Но вот когда я вспоминаю эти программки. Ну, фамилии и фамилии: кто-то более главный, кто-то менее. Вспоминаю сейчас это созвездие — и это трудно же себе представить: Стржельчик, Лавров, Копелян, Басилашвили, Лебедев, Рецептер, Волков, Гай, Рыжухин, Карнович-Валуа, Смоктуновский, Полицеймако.

С.Ю. Это была лучшая труппа в Европе, что было признано! Лучшая труппа Европы!

М.В. Вот видите, народ все-таки не дурак… Не знает, но что-то чувствует. Лучшее от просто хорошего отличить легко.

С.Ю. Именно. Все так и было…

М.В. С кем вам было играть лучше всего — легче и эффективнее, так сказать? У каждого же есть более удобные и менее удобные партнеры в работе.

С.Ю. Там мне было нежно играть. Со многими блестящими мастерами мы играли бесконечно много разного. Но прежде всего скажу о женщинах. О моих дорогих и очень мне близких женщинах. Как прекрасно было работать с Зиной Шарко, с ней мы прошли очень большой путь. А с великолепной, давно уже покинувшей этот мир Эмилией Поповой! Мы много играли с ней… И с Валей Ковель, с которой играли «Цену». С Наташей Теняковой, с которой играли «Мольера», «Фантазии Фарятьева». Но вы назвали, вот Таню Иванову, я бы назвал еще целый ряд, но просто не хочу, так сказать…

М.В. Обижать всех тех, кого не назовете?

С.Ю. Да… Мне ведь довелось играть там еще и с актрисами чуть ли не позапрошлого теперь века. С Грановской в «Горе от ума». Графиню-бабушку она играла. С Ольгой Георгиевной Казиковой. Это совершенно выдающаяся была актриса и в определенные годы абсолютная героиня театра. Молодая, но это в давние годы. А здесь, уже в первом спектакле «В поисках радости» она играла мою мать, вернее, я играл ее сына. С Ольгой Георгиевной мы играли. Это вот я всё говорю о женщинах.

А мужчины… ну, тут все те, с кем я прошел путь и в режиссуру, кому доверялся и кто шел со мной. Это, конечно, и Олег Басилашвили, это Миша Волков, это Григорий Гай, это Миша Данилов — мой ближайший друг и сотрудник во всех моих затеях, спектаклях, начинаниях. Это мой друг Боря Лёскин, который был, что называется… он был маленьким актером по положению в БДТ — но БДТ был великим театром! Поэтому — Боря Лёскин.

Я могу рассказывать, а могу показать его в «Фиесте» в телефильме. Он играет очень небольшой эпизод, но этот эпизод почему-то невозможен, не существует без того, что он там делает… Он не подпрыгивает до потолка, ничего особенного вроде бы и не показывает, но производит впечатление резкое, незабываемое. Боря Лёскин мучительно и трагично даже эмигрировал в Америку и прожил там уже теперь большую часть своей длинной жизни — ему сейчас уже под девяносто. Но он в эти годы в Америке стал киноактером. И вот это — актер БДТ третьего или четвертого положения… Мы его очень ценили! Но — вот так вышло, такая судьба.

А там сыграл одну главную роль в голливудском фильме и получил первую премию за лучшую мужскую роль на фестивале Тихоокеанского бассейна, в котором участвуют и Россия, и, естественно, США, Япония, Китай. И получал эту премию здесь, в России.

Я просто говорю о судьбе тех людей, которые в БДТ занимали скромное место — но вот каков был потенциал.

М.В. Я уже не застал в БДТ Полицеймако. Только читал о нем, только слышал как об актере великом, гениальном. Вы с ним работали?

С.Ю. А как же! «Горе от ума», «Океан» все тот же. Вы его видели в «Океане».

М.В. До какого года он играл в БДТ?

С.Ю. Он играл в БДТ до шестьдесят третьего года.

М.В. Я до шестьдесят шестого, когда поступил в университет, видел только «Горе от ума». Всё остальное уже после. Так что «Океан» я видел уже не с ним.

С.Ю. В шестьдесят третьем году он заболел. Еще несколько лет прожил, но уже играть не мог… Но я с ним много успел сыграть. И много его видел. У нас были очень теплые отношения. Несмотря на разницу в возрасте.

М.В. Сколько лет проработал Смоктуновский в БДТ? Где-то ведь года два-три, не долго.

С.Ю. Мало. Он сыграл свою выдающуюся роль — князя Мышкина — 31 декабря 1957-го года. Уже в шестьдесят первом или шестьдесят втором он покинул театр.

Это была сложная ситуация. Она была связана с тем, что его втянуло, взяло в себя кино… Он пошел в кино. А театр в те времена был строг, мы все были строги. Если ты уходишь из театра… Сейчас-то уходят — посреди сезона, на месяцы! А в те времена, когда вставал вопрос, что надо уйти, а съемки длинные, более чем на полгода, или год, — о-о-о… Тогда надо покинуть театр. И он его покинул.