В тени горностаевой мантии - Томилин-Бразоль Анатолий

Вечером Дуняша пересказала своей госпоже все о чем поведала ей красавица-цыганка. Жизнь ее сложилась действительно невыносимой. С одной стороны – Потемкин, ее фактический владелец. Он дважды приезжал в Ораниенбаум, привозил подарки, даже плакал у ее ног и уезжал ни с чем. Бажена его больше не любила и, что гораздо важнее, не боялась. Разоряемый итальянской певицей, отвергнутый цыганкой, «князь тьмы» уезжал в Петербург с черным от злобы лицом.

А с другой стороны – «Поль», его императорское высочество Павел Петрович. В последний раз он пришел в бешенство от того, что Мария Федоровна мягко, но решительно отказалась взять цыганку в свой штат. Он бушевал, расхаживал по покоям Ораниенбаумского дворца, клялся, что заставит всех делать так, как он того желает. Успокоился он, лишь сделав смотр солдатам и устроив разнос командирам за недостаточно четкую выправку и дурное исполнение артикулов.

Бажена с помощью камеристки-француженки написала Павлу письмо, в котором умоляла простить ее за то, что подала повод для его влюбленности, и просила ее забыть. Она писала о том, какая прекрасная женщина Ее императорское высочество и какой величайшей несправедливостью по отношению к ней была бы его увлеченность другой. Бажена называла Марию Федоровну мудрой и великодушной, умоляла Павла вымолить ей прощение, а самому вернуться к супруге... Письмо свое она передала с человеком, который в тот же день уезжал в Петербург. Она умоляла Дуняшу сказать высокой даме, ее хозяйке, что никаких замыслов не имела и не имеет и что единственным ее желанием является уехать на родину и там принять постриг в одном из монастырей.

И, наконец, – Ланской...

Так Анна получила все сведения, за которыми ее посылала императрица. На следующий день, оставив на всякий случай с Баженой горничную, она отбыла в Петербург.

8

Потемкин, раздосадованный навалившимися на него неудачами, решил единым махом избавиться от всего. Он почти убедил императрицу в том, что между наследником и покойным графом Паниным существовал если не заговор, то сговор. И в этот сговор они с помощью чар цыганки, содержащейся в Ораниенбауме, втягивали офицеров охраны и даже пытались запутать в свои сети коменданта Ланского.

Трудно предположить, чем бы этот навет мог закончиться – Екатерина все-таки очень доверяла Потемкину. Но письмо Бажены великому князю попало не к Павлу Петровичу, а в руки императрицы.

Когда Анна Протасова вошла в кабинет, чтобы отчитаться о своей поездке, Екатерина была одна. Она держала в руках злополучное послание, подтверждающее полную непричастность наследника с его бывшим воспитателем и, тем более, с фаворитом и Баженой к какой-либо интриге. И это ее радовало.

– Вы были прав, мой королефф, когда говориль о том, что сей заговор не более чем des paroles enl’air <Пустые слова (фр.).>. Сие есть invention <Выдумка (фр.).> от Григорий Александрович. И я вас попросить посылать курьер в Ораниенбаум. Пусть Александр Дмитриевич привозит эта цыганская девица сюда.

Поворчав для вида, что вошло у нее в привычку, дескать сие не ее служба и что у нее своих дел невпроворот, верная статс-фрейлина, тем не менее, отправилась выполнять указание. На самом деле она была очень довольна собой. Задуманное удалось. Она не зря старалась выгородить Ланского, поскольку понимала, что любой другой на его месте может оказаться только хуже. Опыт у нее был...

За последнее время с характером Анны происходили заметные перемены. Она стала позволять себе то, чего никогда не допускала раньше. Вести себя надменно с придворными. Бывало, что она даже ловила себя на суетности мыслей и поступков, на глупом самодовольстве, ставящем себе в заслугу то отличие, которое оказывала ей императрица. Даже в разговорах с государыней Анна порою проявляла брюзгливость и вздорную воркотню. Екатерина же, понимая свою, все увеличивающуюся с возрастом, зависимость от наперсницы, пропускала ее пассажи мимо, тем самым, потакая развитию новых черт в характере статс-фрейлины.

Иногда по вечерам, оставшись наедине с зеркалом, и с грустью констатируя увеличение своих объемов, Анна задумывалась над тем, что с нею происходит. В глубине души она, конечно, понимала причину этих изменений – рухнувшие окончательно надежды. Но признаться в том даже перед зеркалом – было выше ее сил. И потому, сказавши своему отражению: «Экая вы спесивица стали, ваше высокоблагородие», она начинала примерять новые украшения, подаренные императрицей или кем-либо из ищущих заручиться протекцией. А то призывала племянниц, дочерей брата Петра Степановича, переехавших к ней, и они забавлялись, устраивая собрания, наподобие эрмитажных.