В тени горностаевой мантии - Томилин-Бразоль Анатолий

Императрица долго смотрела в темное окно, потом бросила карты. Игра расстроилась.

– Вот уж истинно: «где тонко, там рвется». Коль прав был великий преобразователь, настаивая на каменном строении столицы. Так нет же: «Россия страна лесов... Это Европа, мол, свои дерева на уголья перевела, а у нас их несчетно...» – передразнила она кого-то из оппонентов. – Что же, отныне будем строиться только из камня!.. Извините, господа, придется вам доигрывать без меня...

Она поднялась, взглянула на Анну и коротко кивнула.

– Проводите меня, мой друг, а потом найдите кого из статс-секретарей.

Анна взяла свечи и пошла вперед. У двери будуара она остановилась. Там кто-то был... Императрица резко толкнула створку и взгляду обеих женщин предстала отнюдь не лучшая часть фаворита, под которым, разметав волосы по подушкам и, забросив ноги на плечи кавалера, дергалась Прасковья Брюс.

Екатерина остолбенела.

– Фи,.. Schweine Hunde <Скотина (нем.).>... В мой постель... – произнесла она брезгливо. – Geh vort aus meine Zimmer... ‘Raus <Пошла прочь из моей комнаты... Вон! (нем.).>

Фрейлина вскочила, суетливо поправила платье, затараторила:

– Катиш! Ваше величество, это все он... Он силою заставил... Ей-богу же, я невинна...

– Raus! – Императрица с размаху ударила ее по щеке. Прасковья взвизгнула и опрометью выкатилась из двери. – И ты пшел вон, свинья!..

Она отвернулась к Анне. Григорий потянулся, не прикрываясь.

– Да, ладно, тебе, Катя... Ты, что ли, ей поверила, сучке... Так она, как банный лист... – Он поднялся, усмехаясь, без видимого стеснения медленно застегнул панталоны. Поймав взгляд Анны, нагло подмигнул ей.

Екатерина, не поворачиваясь, проговорила:

– Ну, долго мне еще ждать, когда ты убираться?..

– А куды те торопиться-то, чай, не на коронацию али на похорона... Все иное за тебя мы, Орловы, сделали. Али забывать стала, память укоротилась?..

Оправив камзол, он так же, не спеша, шагнул к двери. Проходя мимо женщин, задержался, потрепал Екатерину по плечу. И когда она резким движением сбросила его руку, примирительно-угрожающе проговорил:

– Но, но. Ты не больно-то... Не забывай, Катя, кто тебя на престол-то подсаживал, кем и держисся...

С тем и вышел, захлопнув с сердцем дверь. Екатерина заплакала и без сил опустилась на стул.

– Господи, за что? И сколь можно еще терпеть?.. Сперва муж-дурак, ни на что не годный, потом этот – просто дурак. А иные? Тем я, и вовсе, только как дойна корова нужна...

Анна гладила императрицу по плечам, по голове, не находя слов утешения. Про себя же думала: «Почему она терпит от Гришки такое,.. ведь государыня?..» Но что могла она сказать, когда сама, сколько раз через покои фаворита проходила и в оных задерживалась?..

– Ну, ин ладно, все! – Екатерина подняла заплаканное лицо, отерла глаза. – Пришлите ко мне, ma ch?rie, статс-секретаря и пусть будет брать с собой бумага, чернил и перо. У меня нет ни время, ни прав на личные страдания. Императриц должен работать...

«Удивительная женщина, – думала Анна, разыскивая статс-секретаря. – Железная... После такого-то афронту и на тебе – письмо генерал-полицмейстеру... Не легкая, знать, должность, Господи прости, государыней-то быть...»

И действительно, что движет владетелями, отвергающими обычное человеческое? Во имя чего отказываются они столь часто от того, что дорого всем людям?.. Неужто лишь во имя права распоряжаться другими, начальствовать, управлять, господствовать над себе подобными?.. Только ради власти, всего-то?..

Странное это состояние – власть. Любая – в семье ли, в службе, в государстве. Как яд, как болезнь разъедает она человека, изменяет характер, взгляды, лишает природного лица. Укорачивая себе отпущенный Богом срок, пребывания в сей юдоли, счастлив ли властитель, лишающий себя простых забот и радостей, из коих и состоит жизнь человеческая? Стоит ли ради эфемерного господства на краткий миг отказываться от них? Жизнь скоротечна, власть же и того... Так нет же, никто не думает, что конец-то един, для господина ли, для раба ли...

Что удерживало императрицу от разрыва с Григорием? Пожалуй, больше всего страх, обыкновенный бабий страх. Зная бешеный характер Орлова, она просто боялась вспышек его гнева. И когда однажды граф Панин стал ее успокаивать, уверяя, что ей нечего опасаться, она перебила старого вельможу:

– Вы его не знаете, – сказала она убежденно. – Он способен извести и меня, и великого князя... – И, помолчав, добавила: – Конечно, если бы ему нашлось дело, достойное его выдающихся способностей...