По эту сторону фронта - Конюшевский Владислав

– А что случилось, пан офицер? За что меня стрелять?

– За идиотизм. Если у тебя хватило мозгов подвергнуть такой опасности свою семью, то кроме как идиотом тебя назвать тяжело. Вижу, ты не понимаешь… Точнее – делаешь вид, что не понимаешь, но я тебя, козла такого, наставлю на путь истинный! Почему о дальнейшей жизни твоих домашних должен заботиться советский офицер из контрразведки? А? А ты, мудак такой, на них положил с прибором! Не дергайся, я предупреждал!

Тарас, который, услышав про семью, сначала выпрямился, после моих слов опять ссутулился и поинтересовался:

– Да что случилось?

– А случилось то, что сейчас этот хутор окружен войсками НКВД. Догадываешься почему? Да потому что здесь находятся польские диверсанты. Во главе с твоим родственничком. Так вот теперь сам прикинь, что станет с тобой и твоими родными после того, как начнется штурм. Не дергайся! – Это я на всякий случай добавил, так как Мищук и не думал трепыхаться. Он только уронил недокуренную сигарету и теперь стоял, опустив голову. Окинув его взглядом, я продолжил: – У тебя, Тарас, еще есть шанс. «Невидимки» уже начали работу, но, похоже, в дальних сараях пока никого не нашли. Вот у тебя и есть время, чтобы указать, где именно сидят поляки. Тогда боя не будет – будет молниеносный захват. И ты не пойдешь в тюрьму. И семья твоя не уйдет в ссылку. Я, как старший офицер НКВД, могу это гарантировать. За сотрудничество с органами и помощь в поимке преступников все грехи аннулируются.

Оп-па! Поймав взгляд Мищука, я осекся. Мля… Что-то не то. Вначале он пересрал, а теперь вздохнул гораздо свободнее. Почему? Почему он не испугался предстоящей зачистки? В чем дело?! Разглядывая этого пейзанина, я напряженно размышлял, что произошло в эти секунды. Так… Я ему сказал, что мы знаем про поляков. Тарас струхнул. Потом рассказал о предстоящей операции по поиску, и он вздохнул облегченно. Так, так, так… Что же его настолько расслабило? Стоп! Это может быть в том случае, если он уверен, что мы их не найдем. Значит – или у него прямо на хуторе есть капитальный схрон, или поляков тут просто нет! Вот поэтому он так заблестел глазками. Ничего, сейчас его додавливать буду! Ехидно ухмыльнувшись, я дополнил свои слова:

– Сегодня утром «невидимки» взяли первую половину этой группы. Слыхал про «невидимок»? То-то! Это тебе даже не НКВД, эти шлепнут и как звать не спросят! Так вот, в схроне, что возле болота, вон там, – мотнув подбородком, я указал направление, – бойцы террор-группы арестовали польских диверсантов. И именно «языки» дали показания про тебя, твоего родственника и рассказали о задаче, которую они должны выполнить. А задача у них шикарная – ни много ни мало, а покушение на товарища Сталина! Так что, Тарас Богданович, сам понимаешь: особой разницы уже нет – здесь они прячутся или где-то в другом месте. Хуторским по-любому – кирдык. А «кирдык» – это значит писец. На тебя есть показания, и этого будет вполне достаточно для ареста всех хуторян. Дело-то какое – покушение на убийство самого товарища Сталина! Поэтому ты пойдешь к стенке, а твоих, что старше четырнадцати, – по тюрьмам. Младших – в детдома. Вот и решай. Время еще есть. Минут пять-семь…

Ага! Проняло землепашца! Поняв, что при любом раскладе всю его семью подведут под монастырь, Мищук еще больше скукожился и глухо сказал, перейдя при этом на такой суржик, что мне пришлось поднапрячься для быстрого внутримозгового перевода. Хотя интересовался он вполне очевидными вещами:

– А если я расскажу, где они прячутся, только меня арестуют? Семью не посадят?

Фу-ух… Шумно выдохнув и отбросив сигарету, я поинтересовался:

– Ты что – тупой? Две минуты назад я тебе объяснил, что в случае сотрудничества с властью никого вообще не тронут. И дал тебе слово офицера. Заметь – я ведь мог с тобой вообще не разговаривать. Отвлек бы внимание от разведчиков и даже если бы они ничего не нашли, всех людей с хутора один хрен увезли к чекистам. Но ведь заговорил… Ты мне можешь не верить – просто жалко вас всех стало. Я ведь не упырь какой, а тоже человек. У тебя детки мал-мала меньше на шее сидят… Вот зло и взяло, что ты такой дурной…

Тут уже завздыхал Мищук и, криво улыбнувшись, начал говорить:

– Я же не совсем сумасшедший, просто мне деваться некуда было. Томаш ведь, пусть и плохой, но родственник. Да и не знал я, что он делать собирается. Мы ведь с самого начала войны с ним не виделись. Да и раньше не так чтобы особо общались. Как сестра моя, красавица, за него замуж вышла, так и все – как отрезало. Он же поляк, а я украинец… А когда он из унтер-офицера хорунжим стал, так и вообще перестал знаться с сельской голытьбой. Только в тридцать девятом, когда сестру немец бомбой убил, он у нас появился вместе со своими солдатами, сообщил, что сестра погибла, и опять ушел. Я думал, что поляк совсем сгинул, но четыре дня назад Томаш постучался в дверь. А с ним еще двое. Два дня у нас жили, только Томаш стал к моей старшей дочери – Наталке – цепляться, и я это дело прекратил… Чуть до смертоубийства не дошло… Заремба уже пистолет вытащил, но стрелять не стал и просто ушел…