Фатерланд - Харрис Роберт

– Ваша страсть к самосовершенствованию достойна похвалы.

– Опять вы за свое? Тут все дело в том, как смотреть на вещи. В Германии – изнутри – происходят перемены, Марш, и вы могли бы стать их участником. Сам рейхсфюрер лично интересуется новым поколением, он прислушивается к нам, продвигает по службе. Он верит в перестройку, более широкую гласность, налаживание контактов с американцами. Время таких людей, как Одило Глобоцник, уходит в прошлое. – Наклонившись, он прошептал на ухо Маршу: – Знаете, почему Глобус вас не любит?

– Просветите.

– Потому что вы выставляете его дураком. Для Глобуса это смертельная обида. Помогите мне, и я спасу вас от него. – Кребс выпрямился и продолжал обычным голосом: – Где баба? Какие сведения Лютер хотел ей передать? Где чемоданчик Лютера?

Все те же три вопроса. Снова и снова.

В допросах есть своя ирония: они могут дать допрашиваемому столько же, если не больше, сколько допрашивающему.

По вопросам Кребса Марш мог определить степень его осведомленности. Некоторые вещи были ему хорошо известны: он знал, например, что Марш побывал в морге и что он отыскал в аэропорту чемоданчик. Но в его сведениях был существенный пробел. Если только Кребс не вел дьявольски хитрую игру, он, по-видимому, не имел представления о том, какие сведения Лютер обещал американцам. Только на это шаткое обстоятельство Марш возлагал единственную надежду.

Через по-прежнему безрезультатные полчаса в дверях появился Глобус, поигрывая длинной гладкой деревянной дубинкой. Позади него стояли два коренастых молодчика в черном обмундировании.

Кребс вытянулся по стойке «смирно».

Глобус спросил:

– Ну как, полностью сознался?

– Никак нет, герр обергруппенфюрер.

– Какая неожиданность! Думаю, теперь моя очередь.

– Так точно.

Кребс наклонился над столом, собирая бумаги.

Показалось ли это Маршу или он действительно увидел на этом вытянутом бесстрастном лице проблеск сожаления?

Кребс ушел. Глобус расхаживал взад и вперед, волоча по каменному полу дубинку и мурлыча под нос старый партийный марш.

– Знаешь, что это такое, а? – И, подождав, переспросил: – Нет? Молчишь? Это американское изобретение. Бейсбольная бита. Привез мне один приятель из посольства в Вашингтоне. – Глобус пару раз взмахнул ею над головой. – Собираюсь создать эсэсовскую команду. Могли бы тогда играть с американской армией. Как думаешь? Геббельс загорелся. Думает, что такое зрелище американцам понравится. – Прислонил биту к массивному столу и стал расстегивать мундир. – Если хочешь знать мое мнение, то ошибка была допущена с самого начала, в тридцать шестом, когда Гиммлер сказал, что все легавые из крипо должны носить форму СС. Вот и докатились до того, что имеем дело с мерзавцами вроде тебя и старыми засранцами вроде Артура Небе. – Он передал мундир одному из охранников и стал засучивать рукава. Потом ни с того ни с сего заорал: – Черт возьми, мы-то знали, что делать с такими, как ты! Это теперь расслюнявились. Больше не спрашивают, хватит ли у тебя пороху, а интересуются, есть ли докторская степень. В сорок первом на Востоке, когда пятьдесят градусов мороза и ссаки замерзали на лету, про докторские степени не спрашивали. Надо было слушать Кребса, Марш. Было бы лучше. Я, твою мать, думаю, что он один из ваших. – И передразнил жеманные манеры Кребса: – «С вашего разрешения, герр обергруппенфюрер, я хотел бы первым допросить подозреваемого. Думаю, что к нему нужен более тонкий подход». Какой в жопу тонкий! Подумаешь, какая птица! Будь ты моим псом, накормил бы тебя отравой.

– На месте вашего пса я бы её съел.

Глобус с ухмылкой кивнул одному из охранников.

– Послушай-ка этого молодца! – Поплевав на ладони, он взял бейсбольную биту. Повернулся к Маршу: – Смотрел твое дело. Вижу, что силен только в писанине. Вечные записки, разные докладные. Ну прямо несостоявшийся писатель. Скажи: какой рукой пишешь – левой или правой?

– Левой.

– Снова врешь. Давай-ка правую руку на стол.

Грудь словно стянуло железными обручами. Не хватало воздуха.

– А ну давай, твою мать!

Глобус взглянул на охранников, и Марша сзади обхватили крепкие руки.

Стул наклонился, голову пригнули к столу. Один завернул ему левую руку высоко за спину и стал выкручивать. Марш взвыл от боли. Тогда другой схватил свободную руку. Он почти вскарабкался на стол и уперся в неё коленом чуть пониже локтя, пригвоздив ладонью вниз к доскам стола.