Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло - Звягинцев Василий

Поверх корсета ее талия была перетянута кожаным офицерским поясом, к которому подвешены открытые кобуры с двумя сильно модернизированными и облегченными за счет использования пластика и легких сплавов «ТТ». Правило соблюдения доступных в данной реальности калибров действовало. Зачем брать с собой любимую «беретту», если патронов для нее здесь не придумали? Зато «маузеровские» — уже.

Снизу кобуры фиксировались обвивающими бедра узкими ремешками.

Чтобы извлекать пистолеты беспрепятственно, по швам платья были сделаны длинные, от корсажа до колен, разрезы, прихваченные незаметными снаружи липучками.

Сам корсет тоже был хитро исполнен. С использованием передовых технологий модельного и швейного дела, он привел бы в восторг любую местную даму своей легкостью, удобством надевания, ношения и снимания. Дополнительные функции к галантерейным делам отношения не имели. Вместо пластинок китового уса, проволоки каркаса и атласа использовались совсем другие материалы, превращающие корсет в легкий бронежилет, надежно прикрывающий тело хозяйки от ключиц до бедер. В случае необходимости в соответствующие карманы могли быть вставлены дополнительные карбоновые блоки, резко повышавшие уровень защиты. От винтовочной пули, конечно, не спасет, так кто вздумает в светскую даму стрелять из винтовки? И где? В салоне или бальном зале?

Нижняя часть этого галантерейного изделия предназначалась для хранения шести пистолетных магазинов и других, не менее полезных в обиходе предметов.

— Засмотрелся? — небрежно спросила Лариса, отстегивая сложную сбрую и с громким стуком положив, почти бросив на туалетный столик свой арсенал.

— Было бы на что, — спокойно ответил Павел, не отводя глаз. — Мы с тобой сейчас и на много дней вперед — солдаты. Причем я — твой командир. Что там ты своим конфекционом[26] прикрываешь — не интересуюсь. Меня в «стыдную» область ранят — перевяжешь, надеюсь? Тебя — и я справлюсь.

— Хорошо, — улыбнулась Лариса, раздернув очередную «молнию» и освободившись от корсета.

— Ты при случае воздержись, — сказал Кирсанов, по обычной офицерской привычке присаживаясь боком на подоконник и снова закуривая. — Обнажаться при местных. Особенно — бабах. В таких бюстгальтерах, трусах, тем более колготках здесь не ходят. О туфлях вообще говорить не стану. Заведомый провал.

— Много в бабских шмотках понимаешь? Я думала, ты вообще…

— Евнух? Гомик? Мимо, миледи. Просто тебе не приходилось, не знаю почему, сталкиваться с мужиками, имеющими кое-какое самообладание. Иммунитет. Неужели не встречала таких, которые на ваши приемчики не ловятся?

— Иногда встречала, — ответила Лариса, запахиваясь в длинный и плотный банный халат. — Но относилась к ним… Без уважения. Представь себе парня, который, танцуя с тобой медленный танец, не возбуждается.

— Очень даже представляю. Если он выполняет задание, ты — объект, а твои прелести — вражеское оружие. Не помню, чтобы финка в чужих руках или направленный в лоб револьверный ствол вызывал положительные эмоции.

— Скучно с тобой, Павел Васильевич, — она, присев, извлекла из баула новое платье, сшитое наверняка из немнущегося материала. Слегка встряхнув, Лариса повесила его на плечики. — Как скажешь, господин жандарм? Сойдет?

— Для здешних — сойдет.

Не совсем ясно было Ларисе, комплимент это или очередное оскорбление. Не удавалось ей попасть с Пашей в одну струю. Назвала его «жандармом», что в принципе не несло негативной окраски, в ответ получила абсолютно равноценный ответ, который как хочешь, так и оценивай.

— Никогда, Кирсанов, у нас с тобой душевных отношений не получится. Пригласи меня хоть в ресторан, что ли. Там и расскажешь, что мы с тобой должны делать. За себя я сама заплачу. Не хочу одалживаться…

С чего бы это ей вдруг пришла в голову последняя фраза, она и сама не поняла. Наверное, импульсивно захотелось хоть таким образом уязвить «командира».

— Хоть? — Полковник слегка приподнял левую бровь. Лариса этого не заметила.

«Не та подготовка, — привычно отметил Кирсанов. — Плохо следит за своими словами и реакцией на них собеседников. Не беда, дело наживное».

— Пойдем, о чем речь. Желаешь сама рассчитываться — пожалуйста. Только сделаешь это потом, наедине. Копию счета я предоставлю. А в эти времена женщины в ресторанах отдельно от кавалера не платят. Нонсенс! Да и я в прошлой жизни, честно сказать, платил только стукачкам, на связи. А с приличными дамами иначе выходило. На всяких там приемах и раутах, вот во дворце, скажем, великого князя Александра Михайловича, что на Дворцовой набережной, оч-чень благородные дамы меня потчевали шампанским с ананасами и домой приглашали. Абсолютно бесплатно.

— И что? — Ларисе эта тема показалась очень увлекательной. На самом деле представить, каков он тогда был! Красавец штаб-ротмистр в голубом мундире, с печоринской загадкой в глазах и арбенинской наглостью в манерах. За шестиметровыми окнами на Неву — весна или лето четырнадцатого года, когда о грядущей войне и революции никто и подумать не мог. Бальная музыка, сверкание люстр, изысканные титулованные дамы и девицы. Вплоть до княжон императорской крови[27]. У него и с ними интрижки случались? Неплохо бы обо всем этом поговорить поподробнее.

— Да ничего. Империя все равно рухнула…

«Странный поворот», — подумала Лариса, понимая, что Кирсанов ее снова переигрывает.

— Ну, ты пока отдыхай, готовься к ужину и инструктажу. Газетки местные почитай. А я кое-куда сбегаю. Тебя так неожиданно переправили, что нужно теперь вас с Генри грамотно залегендировать. Здесь, по счастью, не советские времена, проблем особых не предвижу, и тем не менее. Какие у тебя бумаги есть, на себя и на «братца»?

Лариса достала из объемистого ридикюля, в который много чего можно было поместить, целый пакет документов. Кирсанов их бегло просмотрел, мгновенно усваивая содержание целых страниц, да вдобавок успевая давать оценку как положительных их деталей, так и отрицательных. Не до конца продуманных. Но здесь сойдет, а вот в Петроградском охранном отделении, при должном подходе — не проскочило бы. Не зря к четырнадцатому году русские разведка и контрразведка относились к лучшим в мире.

— Годится, миледи, годится, — говорил он, отбрасывая отработанные листы на туалетный столик. — Все годится, — заключил Кирсанов, откинувшись на спинку канапе[28]. — Классно сделано. Был бы штатским дураком, прослезился бы и припал к ручке…

— Так что же тогда? — удивилась Лариса.

— Мелочь, пустяк, совершенно несущественный…

— Ну?

— Как вы сюда попали? Как, когда и на чем? Прифронтовой город, изолированный от материка. Поезда не ходят, дилижансы — тоже. Мистер Сэйпир привез великосветскую даму с братом-лордом, поселил их в отель. Пока нормально. Но где он ее взял? Представьте осажденный Порт-Артур, сообщения с Россией никакого, и даже для передачи телеграммы русскому консулу в Чифу штаб флота планирует боевую операцию по прорыву миноносцев через линию японской блокады. Не обходилось без жертв. И вдруг на бульваре «Этажерка» неизвестно откуда появляется очаровательная княжна Мышецкая, допустим, в сопровождении штатского родственника… И что?

По манере разговора Павла Лариса видела, что выход из положения он знает и видит, просто в очередной раз… Не унижает, нет, просто вводит в сложности своей (теперь уже — их общей) профессии. Она не обиделась, скорее, испытала благодарность. Все ж таки она писала диссертацию на тему, вплотную с разведкой соприкасающуюся. И поступала в аспирантуру по собственному желанию, по своим способностям и интересам, «горкомовский блат» потребовался только для того, чтобы не отказали «без объяснения причин». У профессуры своих блатных хватало.

Оттого и сейчас слушала Кирсанова, как знающего доцента на семинаре.

Ответила смиренно, даже глазки опустила:

— Я совершенно уверена, Павел Васильевич, что это незначительное затруднение вполне решаемо в пределах вашей компетенции.

Кирсанов улыбнулся едва заметно, поправил усы ногтем большого пальца.

— Шульгин как-то привел мне ма́ксиму, намного раньше услышанную мною от полковника Зубатова: «Даже самый умный человек склонен считать обращенную к нему лесть справедливой хотя бы на пятьдесят процентов».

— Знаешь, Паша, — перейдя на серьезный тон, сказала Лариса, — если бы хоть сотня таких, как ты и твой Зубатов, принимались царем и его окружением всерьез, судьбы империи были бы совсем другими… «Без лести предан» — это кто?

— Аракчеев.

— Ну вот.

— Ничего не «вот». Пока не появились вы со своими друзьями, никакие разумные действия, воля, честность, самопожертвование не значили ничего. Сотня, тысяча человек против стомиллионной косной массы — меньше, чем ничего. Как писал ваш очередной «великий пролетарский поэт»: «Единица — вздор, единица — ноль, один, даже если очень важный, не поднимет простое пятивершковое бревно, тем более — дом пятиэтажный!»