Отрок. Ближний круг (Часть 7-8) - Красницкий Евгений Сергеевич

Поскольку «больному» был предписан абсолютный покой, отец Михаил сам строго следил, чтобы старшине Младшей стражи не докучали (сам он, видимо, считал, что своими посещениями мишкиного покоя не нарушает), поэтому Дмитрий с докладом о текущих делах пробирался в лазарет, в то время, когда монах молился в часовне или занимался просвещением новообращенной паствы.

Принимая пополнение, Дмитрий, не мудрствуя лукаво, просто повторил мишкины действия в отношении купеческих детишек — показательно отлупил по очереди каждого из десятников семи новых десятков, которых назначила сама Нинея. Получилось не столь эффектно, как у Мишки, в двух случаях он даже ощутимо получил сдачи, но высказывание относительно боевого духа аккуратно озвучил все семь раз. Дальше надо было налаживать учебный процесс, приучать новобранцев к воинскому порядку, решать, оставлять ли назначенных Нинеей десятников или назначать новых и прочее, и прочее. Короче, Мишке пора было «выздоравливать», а он не хотел, дожидаясь, пока отец Михаил вернется в Ратное.

Священник, неожиданно воспылав усердием на ниве воинского обучения, совал нос во все дыры и Мишка боялся, что рано или поздно опять нахамит ему. Однажды отец Михаил уже нарвался, когда сунулся поучать Плаву, как и чем надо кормить учеников Воинской школы. «Гарнизонный шеф-повар» была женщиной энергичной, языкастой и не признающей авторитетов. Этакая одесская «тетя Соня», отличающаяся от классического эталона лишь несколько меньшей упитанностью, светлой мастью и отсутствием специфического акцента — коня на скаку, может быть, и не остановит, но хулигану передние зубы хозяйственной сумкой вынесет запросто, а потом еще и заговорит до полусмерти прибывшую на место происшествия милицию.

В этот раз, отец Михаил попал на роль, слава богу, не хулигана, а милиционера, и выставлен был с пищеблока, хотя и вежливо, но в состоянии обалдения средней тяжести. Потом черт (не иначе) дернул монаха воззвать к гуманизму Немого, высказывавшего «курсантам» замечания щелчком кнута. Немой, в отличие от Плавы отличавшийся радикальной неразговорчивостью, просто-напросто, заставил объясняться с попом вместо себя Первака. Пока Первак пытался донести до святого отца принципы сочетания мер убеждения и принуждения, применяемые при обучении будущих воинов, Немой, убедившись, что диалог наладился, развернулся и был таков.

Не оставил без внимания присутствие на объекте священнослужителя и старшина плотницкой артели. Сучок не был бы Сучком, если бы не придумал какой-нибудь развлекухи, на грани приличия и здравомыслия. Однажды вечером к отцу Михаилу заявился один из плотников для получения ценных указаний по устройству, как бы это поделикатней выразиться… дамской комнаты. Попытка отца Михаила отговориться некомпетентностью в данном вопросе, не прошла, и, пока подчиненный Сучка изводил монаха вопросами о количестве «посадочных мест», размерах и форме отверстий, деталях интерьера и экстерьера а так же наилучшем месте расположения объекта, вся артель корчилась со смеху, подслушивая и подглядывая за происходящим в часовне.

Девиц, прибывших для обучения в Воинской школе, отец Михаил буквально изводил длинными и нудными поучениями о надлежащем поведении благонравных дев, попавших в окружение такого количества молодых людей. Кончилось это тем, что Анна-старшая устроила скандал, но не монаху, а Илье, слишком медленно перемещавшего имущество Воинской школы из Нинеиной веси в крепость. Из-за этого ладья, перевозившая это самое имущество, не могла вернуться в Ратное, а надежды на то, что священник отправится домой посуху, не было — вряд ли ему очень хотелось еще раз, хотя бы проездом, оказаться в селении волхвы.

Мишка, правда, сильно подозревал, что нравоучения отца Михаила адресованы были не только девицам, но и матери, из-за ее «неформальных» отношений со старшим наставником Воинской школы Алексеем. За это-то, видимо, и поплатился Илья, ни в чем, кроме скрупулезно-неторопливого исполнения своих обязанностей, неповинный.

Мать тоже навещала Мишку каждый день, но было похоже, что она сильно подозревает сына в симуляции, во всяком случае, о симптомах заболевания Анна Павловна выспрашивала очень дотошно. Выглядела она прекрасно — помолодевшей, посвежевшей, веселой, временами напоминая студентку старшекурсницу, смывшуюся с лекций. По всей видимости роман с Алексеем, без дедова пригляда, развивался без проблем, разве что, отец Михаил добавлял ложку дегтя в бочку меда.

Мать можно было понять — постепенно начала вырисовываться опасность того, что монах, озабоченный недостаточным благочестием «гарнизона» засядет в крепости очень надолго. Во всяком случае, в одно из посещений, он не выдержал и пожаловался Мишке на трудности работы с новообращенными отроками, придав, правда, жалобе форму поучения.

— Будь бдителен, Миша! То, что они вызубрили Символ Веры и несколько молитв, еще ничего не значит! Дух их с младенчества отравлен поклонению языческим демонам, паче же всего, Велесу. — Обычно сдержанный в мимике и жестах отец Михаил, при упоминании языческого божества, передернул плечами — не то знобко, не то брезгливо. — Он царствует в подземном царстве, а ты знаешь, как по-настоящему зовется тот, кто владеет подземным миром! Но это еще не все, сын мой, сие порождение мрака еще и владычествует над тварями бессловесными. Не обольщайся мирным названием «скотий бог», в его власти пребывает не только домашняя скотина, но и хищные звери, в том числе и те, что не от мира сего.

В каждом из новообращенных отроков таится «Зверь Велеса», таинством Святого Крещения он будет изгнан, но останется стеречь упущенную добычу, дабы водвориться в нее вновь! Помни об этом! Помни и о ведьме, которая не успокоится, пока не поможет сим чудовищам снова овладеть неокрепшими душами! С болью и смятением вернусь я в Ратное — не надо бы мне оставлять здешнюю паству, но и там я нужен, может быть, даже больше, чем здесь. Здесь — десятки душ требуют неустанного пастырского надзора и поучения, а там — сотни!

— Так ты что, отче, крестить новобранцев не собираешься?

— Нет, рано. Пусть походят оглашенными хотя бы до Рождества Христова. Каждое воскресенье будешь присылать их в Ратное, там я с ними буду заниматься, а может быть, выберу время и еще несколько раз сюда наведаюсь. Потом посмотрю: кто из них к принятию таинства Святого Крещения готов, а кто…

— Полгода тянуть с крещением? Отче, да ты что?!

— Умерь голос, отрок! Со служителем божьим разговариваешь!

Ох, и неподходящий момент выбрал монах для проявления строгости! Мишка уже в течение нескольких дней размышлял о причинах повышенной активности отца Михаила, обычно ведшего себя достаточно скромно. Вывод напрашивался сам собой — в Ратном, на протяжении нескольких поколений, выработали некий баланс отношений между духовной властью и светской (считай, военной). Ратнинцы, на полном серьезе считавшие себя воинами божьими, к беспрекословному подчинению попам, были не склонны, плюс, сказывалось традиционное презрение ратников к «нестроевым». Уже давно, если не с самого начала, для священников была очерчена незримая граница, переступать которую им не дозволялось, а при нужде, ратнинские мужи не стеснялись показать своим пастырям, кто кого на самом деле «пасет». Вспомнить, хотя бы, сотника Агея, выбивавшего попу зубы, или разборки со священником, пытавшимся изгнать из села лекарку язычницу.

В крепости отец Михаил ощутил волю — у него, видимо, создалась иллюзия того, что здесь незримой границы, существующей в Ратном нет, и он попытался начать выстраивать жизнь «гарнизона» таким образом, какой представлялся ему единственно правильным. Месяцем раньше, Мишка такое, может быть, и стерпел бы, но история с Роськиной болезнью и собственной «комой» (как правильно назвать то, что с ним случилось, Мишка не знал), сломала что-то в отношениях между ним и монахом. Что-то очень важное и, что самое печальное, окончательно и бесповоротно.

Окрик отца Михаила возымел действие, обратное задуманному — Мишка почувствовал, что из глубин подсознания лезет даже не мальчишка Лисовин, уже ставшим привычным, а кто-то покруче, как бы и не сам прадед Агей. Усилием воли сдерживая рвущееся наружу бешенство, Мишка попытался воздействовать на монаха словесно:

— Но холопов-то в Ратном ты крестил!

— Мне виднее, когда и кого…

Договорить отец Михаил не успел — Мишка (а, может быть, Агей?) сорвался с постели и, ухватив священника за грудки, легко оторвал тщедушное тело от лавки.

— Ты!.. — Мишка встряхнул бывшего друга и учителя так, что у того мотнулась голова. — Палки мне в колеса вставлять?! Забыл, где живешь?

С грохотом упала опрокинутая лавка, монах, цепляясь за мишкины запястья, что-то неразборчиво хрипел, а старшина младшей стражи, будто открылись где-то внутри неведомые шлюзы, брызгая слюной выдавал в полный голос «перлы изящной словесности», почерпнутые в молодости на причалах и палубах Ленинградского торгового порта и Балтийского морского пароходства.