Вихри Валгаллы - Звягинцев Василий

– Килограммов, наверное, двести они на дрезину загрузили. Скорее всего мелинит, уж больно дым ядовитый и вонючий. Воронка здоровенная получилась, целое звено рельсов будто испарилось. Опоздал бы поручик, от нашего поезда только колеса бы остались. Он и сам рассчитывал спастись, грамотно в кювет отвалился, да уж больно заряд был большой.

– Главное, что ты не опоздал. Ты действительно ясновидец? Терпи, терпи, уже заканчиваю. Сейчас клеем замажу – и все. Почему браслет гомеостатный не взял, через полчаса целенький бы ходил. А теперь как папуас две недели будешь…

– Я – ладно. Раненых бы довезти. У Берестина всех вылечим. А браслет бы я где взял? Их всего три. Один у Лешки, один у Андрея с Сильвией, а третий на пароходе. Мало ли что там случиться может, раз пошла такая пьянка. Нам же только сутки ехать было по мирной территории.

– Вот тебе и мирная… Знала бы, лучше бы дома осталась.

– Ври больше. Теперь я знаю – ты баба азартная и страшная. Сколько сегодня патронов расстреляла? Что касается ясновидения… Честно говорю: не знаю. Вообще-то я просто себя на их место поставил. Раз живьем «объект» захватить сразу не получилось, надо кончать до рассвета. Вот и догадался, исходя из технических возможностей и характера рельефа. А теперь сам думаю… Может, и вправду ясновидение? Ну да бог с ним. Лучше коньяку налей заместо противошокового. И себе тоже… – Он выпил полстакана, подмигнул Ларисе. – Ну, мы теперь с тобой точно братья по оружию.

Она едва заметно улыбнулась и тоже подмигнула. Отнюдь, впрочем, не весело.

– Я сегодня человек десять, наверное, подстрелила. И совершенно никаких эмоций не испытываю. Разве только злорадство. Это плохо, наверное…

– А ля гер ком а ля гер. Все нормально. Тебе ж не впервой, на Валгалле тоже по «ракообразным» стреляла. Молодец, вот таких баб я и люблю! Сейчас помоги мне одеться – что-то плечо плохо двигается, – и займемся пыточным делом. Ты тоже приготовься, будешь участвовать.

– Не имею желания.

– Неважно. Психология. Когда на допросе присутствует красивая женщина, да еще зловещего облика, клиент быстрее ломается. Во-первых, страшно, во-вторых, стыдно страх показывать, проще сразу колоться, сохраняя достоинство.

– У меня зловещий облик? Ты так думаешь?

– Постарайся, чтоб был. Приоденься соответственно, подраскрасься. Мне тебя учить?

…Поезд тронулся без гудка, оставив за собой кучи еще воняющих пороховым дымом гильз, наскоро присыпанные землей окопы, куда офицеры свалили трупы бандитов, высокий шест с тревожным красным лоскутом перед разорвавшей насыпь воронкой, и кое-как склепанный из железных полос крест на том месте, где испарился в пламени взрыва «живота не пощадивши за други своя» поручик Нелидов.

Перед тем как приказать ввести первого пленного, Шульгин, уступив настойчивому требованию Ларисы, часа полтора вздремнул, предоставив ей подготовить все необходимое.

Потом надел свежую сорочку и китель с генеральскими погонами, расположился за маленьким, почти игрушечным, письменным столом, на зеленом сукне которого белел одинокий лист бумаги и посверкивала в лучах только что вставшего солнца граненая хрустальная пепельница.

Лариса устроилась на угловом диванчике, изображая «фурию белой идеи». В туго перетянутой офицерским ремнем черной лайковой куртке поверх алой водолазки, черных велюровых джинсах в обтяжку, высоких черных сапогах смотрелась она впечатляюще. На рукаве – трехцветный шеврон и корниловский череп с костями. Темно-каштановые волосы распущены по плечам, губы тронуты карминной перламутровой помадой, глаза умело подкрашены в «персидском стиле» – углами до висков, ресницы удлинены махровой тушью.

Облик действительно вызывающий и даже способный напугать непривычного человека. Ведь в эти годы подобным образом выглядели только женщины вполне определенных моральных качеств, пусть и не такие красивые.

Покачивая блестящим сапогом, Лариса задумчиво подкрашивала ногти. По вагону разносился ацетоновый запах лака.

– Знаешь, – говорил Шульгин, с интересом наблюдая за ее действиями, – наше положение по отношению к пленникам куда выигрышнее, чем можно предположить. Даже с учетом разницы в статусе. Дело в том, что для нас все происходящее – интеллектуальная игра, пусть и сопряженная с риском для жизни. Но тем не менее… Для них же это единственная жизнь, и о возможности иной они не подозревают. Потому относятся к ней куда серьезнее, отчего непременно и проиграют. Заведомое отсутствие вариантов очень осложняет жизнь…

Лариса слушала его рассеянно. Понемногу приходя в себя после недавнего стресса, она почти не слышала глубокомысленных сентенций приятеля. Как всякая женщина, она думала о последствиях чересчур уж бурно проведенной ночи. Первой ее половины.

– Как ты себе представляешь дальнейшее? – спросила она наконец, поймав паузу в Сашкиных умопостроениях. – Что будет с тобой, со мной, с Олегом?

– В каком смысле? – недоуменно повернулся к ней Шульгин. – Откуда я знаю, что с нами будет? Может, на следующем километре такой фугас рванет… Или…

– Да я не об этом. Если живыми до Москвы доедем. Как с Олегом держать себя будем? Как ни в чем не бывало? Мне придется спать с ним, думая при этом о тебе, а ты будешь нормально с ним общаться, прикидывая, когда и как снова его обманешь? Как такое соотнести с банальной нравственностью?

– Господи, Ларок, да о чем ты вообще? Какая тебе нравственность, если вся наша теперешняя жизнь по определению безнравственна! Историю и судьбы людей об колено ломаем, руки у всех в крови… – Он сказал эти слова и сам их вроде бы испугался. – В крови… Она, может быть, и ненастоящая, как в ковбойском фильме, а все равно… Нет, лучше в эти дебри не лезть. И без того на душе муторно. Забудь все… А ты про наши невинные игры вспомнила. Да какая разница – может, тебе все во сне привиделось! Бывали же такие сны, правда? Кайф, переходящий в кошмар.

Лариса не ответила, возможно, нечто такое припоминая.

– Ерунда все это, – подвел Сашка итог. – Вот если бы ты от Олега насовсем ушла ко мне, к другому – неважно, ему тяжело бы пришлось, не спорю. А то, чего мы не знаем, для нас и не существует. Согласна? Если нет – подумай, время есть. Только в жены я тебя не возьму, и не из-за Олега. Мы с тобой в супруги друг другу не годимся. Пробки быстро перегорят. Друзья – это да. Особенно в широком смысле… – Взглянул на девушку, не обиделась ли? Вроде бы нет, только усмехнулась непонятно.

– Пока же займемся делом грязным, но необходимым, – подвел он черту под разговором и позвонил в серебряный настольный колокольчик.

Первым к ним в кабинет ввели мужчину лет сорока, одетого в обычный по тем временам полувоенный костюм – френч с большими накладными карманами, широкие галифе и ботинки на толстой тройной подошве с твердыми крагами. Достаточно умное, со вчерашнего утра небритое лицо, начинающий наливаться всеми цветами спектра кровоподтек от переносицы до угла рта. Веревку с запястий у него явно сняли только что, и он шевелил пальцами и массировал затекшие кисти.

Взгляд его Шульгину показался знакомым, не лично, а той куда большей свободой и независимостью, чем у нормальных русских людей, и он обратился к пленнику сразу по-английски. Пробный шар, так сказать, подкрепленный той штукой, что лежала на диване, прикрытая газетой. А, как известно, с помощью Антона Сашка изучил язык на уровне автора знаменитого вебстеровского словаря. И произношение имел самое что ни на есть оксфордское. На каком уже тогда разговаривали только природные аристократы в собственном узком кругу. И еще, возможно, профессор Хиггинс из «Пигмалиона».

В глазах допрашиваемого метнулось удивление, которого Шульгину было достаточно.

– Садитесь, достопочтенный сэр, и будьте как дома. Еще несколько минут, и леди Лариса сможет подать нам очень неплохое виски, сигары, а то и ростбиф, если мы ее попросим. Нет-нет, представляться друг другу будем позже, согласитесь, это немедленно к чему-то обязывает. А в среде джентльменов говорить те вещи, что я собираюсь довести до вашего сведения, как-то не принято. Посему останемся пока инкогнито, при том что вы мое имя и так знаете, а я о вашем догадываюсь…

Изобразив эту тираду, Сашка откинулся на спинку кресла, размял очередную папиросу, чисто русским движением заломил ее мундштук, затянулся с чувством собственного достоинства.

Пленник явно колебался. Шульгин отлично понимал, о чем тот думает. Русский язык его наверняка страдает хоть какими-то погрешностями, и выдавать себя за русского – заведомо обречено на неудачу, сопряженную причем с потерей лица. Но и сразу признаться в своей национальной и служебной принадлежности тоже неприемлемо для кадрового разведчика, которым он, несомненно, является.

Сашка решил ему помочь.

– Ну, если ваши принципы того требуют, я могу вам позволить минут пять поизображать из себя глухонемого или, скажем, красного интернационалиста, мадьяра или немца. Чеха не надо, у славян акцент трудный для имитации. Но не больше, свободным временем не располагаю. При недостижении соглашения в отведенный мной отрезок времени оставляю за собой право прибегнуть к нецивилизованным методам. Лариса Юрьевна, продемонстрируйте… – перешел он на русский язык.