Вихри Валгаллы - Звягинцев Василий

Что по-настоящему удивило Шульгина, так это, что адмирал, оказавшись во вполне соответствующем его привычкам и рангу вагоне, хорошо натопленном, выдраенном, с застеленной свежайшими простынями постелью в отдельном купе первого класса, с накрытым в салоне по всем правилам ресторанного искусства столом, отнюдь не пришел в состояние эйфории, а, напротив того, как бы впал в меланхолию.

Сашка все-таки обладал великолепно сбалансированной нервной системой, отчего всегда удивлялся, если реакция других людей не совпадала с той, какую сам он считал естественной в предлагаемых обстоятельствах.

Тем более, как уже неоднократно упоминалось, его любимой книгой был «Граф Монте-Кристо».

Адмирал же, поднявшись по ступенькам салона, сбросив с плеч надоевшую шубу, под которой оказался заношенный и пропотевший английский китель со следами сорванных иркутскими ревкомовцами в порыве пролетарского гнева погон, синие бриджи и растоптанные валенки, совсем ему не идущие, сел на диванчик, откинулся на спинку и устало прикрыл веки.

Коротким жестом Шульгин отправил за дверь сопровождающих офицеров, а Кетлинскому указал рукой на кресло в углу. Сейчас, пожалуй, придется не врангелевского представителя изображать, а вспомнить свою основную специальность.

Однако первым делом он заскочил в купе, набросил, не застегивая пуговиц, форменный китель российской армии с настоящими, дореволюционными погонами, а также и генерал-адъютантскими аксельбантами и успел сесть за стол напротив Колчака за секунду до того, как адмирал открыл глаза.

– Я вас не знаю, генерал, – сказал Колчак. Взгляд у него был острый и внимательный. Он повернулся к каперангу: – Капитан Кетлинский, вы можете сказать, что происходит?

Сашка малозаметным жестом предложил капитану промолчать и сам ответил на вопрос:

– Тогда давайте познакомимся. Я генерал-майор Шульгин, Александр Иванович, специальный представитель нынешнего Верховного правителя свободной России генерала Врангеля Петра Николаевича. После того как стало известно, что большевики лишь имитировали ваш расстрел, оповестив об этом мир, я получил приказ освободить вас из плена, который, как теперь уже очевидно, и исполнил. В данный момент мы движемся в моем поезде по Сибирской магистрали в сторону Харькова, который сегодня является столицей независимой республики Югороссия… – Говоря это, он налил адмиралу полный стакан любимого им французского коньяка «Ласточка», протянул, привстав, с полупоклоном.

Колчак машинально взял стакан и медленно выпил, будто там было ситро, а не крепкий ароматный напиток.

– Так. За спасение благодарю. Но, очевидно, я чего-то не понимаю. Если генерал Врангель, которого я, признаться, плохо помню, является Верховным правителем, то где, простите, в таком случае генерал Деникин, принявший от меня титул Верховного? И каков вообще государственный строй в России? Что такое Югороссия? Следует ли понимать, что с большевиками заключен мир и лозунг единой и неделимой России потерял свое значение? Либо я несколько повредился в уме, либо происходит нечто мне непонятное.

«Хороший симптом, – подумал Шульгин, – «пациент» сохраняет критический стиль мышления. Понятно, что все им пережитое – катастрофа на фронте, предательство союзников, допросы в Чека, почти целый год в одиночке с еженощным ожиданием смерти, – отнюдь не способствует душевному равновесию, но все же радость от чудесного спасения должна бы перевесить…»

– Александр Васильевич, – сказал он, – может быть, не будем именно сейчас вдаваться в скучные подробности жизни? Разве мало вам того, что есть в данную секунду? Могли ли вы вообразить подобное еще шесть часов назад? Эрго – бибамус[5].

Адмирал послушно выпил еще. Кетлинский, до этого не участвовавший в застолье, по сигналу Шульгина подвинул свой стул к торцу стола и тоже взял протянутый стакан.

– Папиросу, сигару, ваше высокопревосходительство?

Колчак взял сигару. Прикурил от поданной Шульгиным зажигалки. Жадно и глубоко, словно это была не сигара, а легкая папироса, затянулся. Не смог замаскировать естественного для соскучившегося по настоящему табаку курильщика дрожания руки.

– Генерал, – спросил он после соответствующей моменту паузы, – вы серьезно считаете, что я потерял над собой контроль? Напрасно. Момент переживания, конечно, был сильный, но тем не менее… Я действительно не понимаю смысла происходящего, но и всего лишь. Казимир Филиппович, здесь присутствующий, является для меня достаточным доказательством, что случившееся не бред и не провокация. Иначе это было бы слишком сложно. Ни мое больное воображение такого не придумало бы, ни тем более красные… Да и в чем смысл подобной мистификации?

«Слава Богу, пронесло, – подумал Сашка. – Противошоковое дано вовремя, и реактивный психоз не успел развиться… А главный мой преферанс, что я именно Кетлинского с собой взял. Знакомое лицо человека, которому он доверяет абсолютно, и в самый критический момент. Сам я ему и за два часа ничего не сумел бы доказать…»

– Александр Васильевич, я восхищен вашей выдержкой и силой духа. Именно поэтому предлагаю вам сегодня не задавать никаких вопросов. Ешьте, пейте, курите, вспоминайте с капитаном минувшие битвы, да, господи, просто в окно посмотрите…

Шульгин отдернул занавеску. За окном летела параллельно вагону огромная желтая луна, мелькали покрытые оползающими снеговыми шапками сосны, черное на первый взгляд небо отливало ружейной сталью. И пусто было вокруг, пусто и тихо. Будто ни войны в мире, ни смуты, ничего…

не совсем к месту продекламировал Кетлинский. Адмирал от двух стаканов после годичного воздержания стремительно хмелел. Чего и требовалось добиться Шульгину. Это гораздо лучше, чем накачивать человека транквилизаторами.

– Кофе, чаю, Александр Васильевич?

– Спасибо, ничего. Если вы позволите мне прилечь, будет достаточно… Только один вопрос я вам все-таки задам: вы что-нибудь знаете о судьбе госпожи Тимиревой?

– Она жива, это совершенно достоверно. После вашего «расстрела» отправлена в ссылку. Куда – пока неизвестно. Но мы ее обязательно найдем, даю вам слово офицера.

– Спасибо, генерал. Пока мне достаточно и этого.

На весь следующий день Шульгин устранился от происходящего, предоставив Кетлинскому знакомить адмирала с последними газетами, советскими и белогвардейскими, с картой фронтов и всеми вообще событиями, протекшими за год после случившейся с Колчаком катастрофы. Гораздо более личной, чем исторической. А когда на станции Черемхово их догнал специальный поезд и Шульгин с представителем Агранова просмотрели в здешнем отделении трансчека копии всех прошедших за истекшие сутки телеграмм, стало ясно, что первый этап операции удался стопроцентно.

Адмирал, переодевшийся в темный штатский костюм, в новом романовском полушубке и надвинутой на глаза шапке прогуливался в это время по перрону, никем не узнаваемый. Да если бы даже кто-то и заподозрил нечто знакомое в бледном лице этого пассажира литерного поезда, похожего на высокопоставленного столичного «спеца», то уж ни в коем случае не соотнес бы его с расстрелянным год назад Верховным правителем.

В тяжелом морозном воздухе глухо брякнул станционный колокол, ему ответил короткий гудок паровоза. Вагон плавно тронулся, Колчак легко вскочил на подножку. За ним Шульгин, готовый его подстраховать, если адмирал вдруг подскользнется. Он сейчас видел в Колчаке не боевого адмирала, полярного исследователя, привыкшего к длительным физическим и нервным нагрузкам, а обычного «пациента», нуждающегося в постоянном присмотре и помощи. Да вдобавок он испытывал почти иррациональный страх, что после предшествовавших удач случится какое-нибудь совершенно нелепое несчастье.

В салон они вошли вдвоем. Кетлинского Шульгин попросил пока задержаться в вагоне охраны.

Разделись, сели напротив друг друга за курительный столик. На нем, как это было принято в кают-компаниях кораблей российского императорского флота, стоял графин марочного хереса.

– Да, Александр Иванович, – сказал адмирал, обрезая кончик сигары, – теперь я более-менее ориентируюсь в обстановке. Не могу сказать, что происшедшее устраивает меня полностью, однако морального права кого-либо осуждать не имею тем более. Допускаю, что принятое генералом Врангелем решение заключить мир с большевиками – наилучшее в данный момент.

– Особенно если вспомнить положение на фронте еще в июле и представить, что случилось бы, проиграй Слащев Каховское сражение, – кивнул Сашка.

– Очевидно, Россия испила чашу страданий до конца и Господь Бог даровал ей прощение… – Ежедневное чтение Евангелия и Святоотческих поучений не прошло для адмирала напрасно. – А вот на моем фронте столь талантливых полководцев, как Врангель и Слащев, к сожалению, не нашлось.