На Темной Стороне - Никитин Юрий Александрович

Дмитрий поднялся, разогретая его теплом винтовка ушла в чехол. Вокруг Ермакова толпились офицеры, трое рассматривали мишени в бинокли. Примчались двое, мишени разложили на широкой скамейке, тут же вместо биноклей в руках появились циркули.

Мишени остались девственно чистыми, только десятки в самом центре были изуродованы, изорваны. Пули зачастую ложились одна в одну, серединку вырвало вовсе. Только на третьей мишени две пули чуть сдвинулись от центра вверх, но все еще оставались в десятке.

За спиной Дмитрия нарастал удивленный говор, он сам смотрел на мишень неверящими глазами. В мире не существовало пуль, которые бы ложились точнее, чем его собственные. Чем те, над которыми он сам корпел, выбирая полости где бормашиной, где самодельными инструментами, способными делать операции микробам!

И вот теперь эти пули все в десятке. Десятки таких пуль. Он оглянулся, увидел торжествующую усмешку Ермакова, кислое лицо Валентина, хохочущего Тараса, а за ним словно наяву он увидел эти сумасшедших самодельщиков, что дни и ночи просиживают не перед телевизором, не за компьютерными играми, не забивают козла по дворе и не таскаются об бабы к бабе... а растачивают, доводят до только им известно совершенства самые заурядные патроны армейского производства.

– Ты стрелял великолепно, – сказал Ермаков.

– Разве я?

– Ты.

– Это патроны, – возразил Дмитрий. – На свете не было еще таких патронов.

Ермаков улыбнулся:

– Думаешь, тебе какие-то привилегии? Такие же патроны и у других. По крайней мере в нашем подразделении. Но твои результаты – лучшие. Ладно, отдохни. Потом стрельба по мишенях, что поставят вдвое дальше. Еще вдвое.

У Дмитрия вырвалось:

– Но это невозможно! Даже ваши пули...

Глаза Ермакова горели грозным весельем:

– Ты еще не видел наших винтовок!

У Дмитрия задрожали руки, когда он увидел эту винтовку. А когда только прикоснулся, то ноги стали ватными. Он не понимал, как это у его соседа выше этажом на глаза наворачиваются слезы умиления, когда берет на руки огромного толстого кота, тупого и ленивого, но сейчас чувствовал как от кончиков пальцев по его телу пробежало животное тепло, как от живого существа, что греет его в холодную зиму, лечит, забирает его болезни и страхи.

И словно воочию увидел старого сгорбленного человека, потомственного оружейника, что делал ее вручную несколько лет: сперва в грезах, потом являлась ему во сне, затем рисовал, комкал и выбрасывал листы бумаги – недостаточна совершенна, а значит – не прекрасна! – а потом долго и влюблено делал в свободное от работы время там же на заводе, а то и дома в полутемном сарайчике, почти не прибегая к стандартным деталям, а все вытачивая вручную, подбирая только лучшие сорта стали и дерева.

Винтовка была прекрасна как фотомодель на подиуме. Совершенство ее делало прекрасной, аристократичной, и Дмитрий бережно трогал приклад из настоящего орехового дерева, вместо привычного силиконового, заглянул в оптический прицел и едва не отпрянул: после привычного четырехкратного это сорокакратное ошеломило.

– Но патроны, – прошептал он. – Они должны быть усиленными! Ни один ствол не выдержит.

– Металл закалили так, что его можно разорвать только атомной бомбой, но ее вряд ли кому удастся засунуть в ствол. Но ты прав, патроны для нее тоже не простые.

Дмитрий заметил, что Ермаков сам вытащил из железного ящика коробку с патронами. Похоже, в этом засекреченном помещении лаборатории и мастерской он совмещает должности кроме няньки и отца-командира еще и завхоза.

Дмитрий вытащил пару патронов, взвесил на ладони. Таких тяжелых еще не встречал, это не пули, а противотанковые ракеты. Понятно, их делают тоже только здесь, в секретной мастерской, приспосабливая самый большой размер гильз, используя свои пули с полым наконечником, набивая выверенным в лаборатории порохом.

– Это самая точная в мире винтовка, – сказал Ермаков ровно, но Дмитрий уловил в голосе полковника тщательно упрятанную гордость, – но наши умельцы поработали... еще как поработали!... чтобы сделать ее точнее, еще точнее, еще, а потом еще и точнее намного. Видишь, родной ствол заменили на нержавейку, обработанную особым способом... словом, никакая пуля его не разорвет, Приклад из особого сорта плексиглаза, хотя похож на ореховое дерево, затвор из титана...

– Ого, – вырвалось у Дмитрия, – а это зачем?

– Время перезарядки уменьшается на сорок процентов, – ответил полковник с гордостью. – Ты ведь умеешь стрелять не только точно, но и быстро?

Дмитрий чувствовал как сердце прыгает, подбрасывает его грудь толчками. В этом состоянии он не попал бы и в корову с пяти шагов.

– Это же сказка, – прошептал он. – А винтовка... она же вся стянута этими винтами, как корсетом! Это не винтовка, это монолит!

Полковник смотрел гордо, парень понимает толк, монолитность добавляет винтовки точности, которая и так на два порядка выше, чем у стандартной армейской.

– Такими бы оснастить армию, – пробормотал Дмитрий. – Или была бы у меня такая в Афгане!

Ермаков развел руками:

– Увы, это не по карману. Лазеры и компьютеры пока есть даже не в каждом научно-исследовательском институте! Но даже с помощью лазеров делаем единичные экземпляры. Даже не знаю, во сколько влетает каждый экземпляр! Лучше об этом не думать. Лучше заставить заплатить за это тех, кто довел нас до такой жизни.

– Я... что смогу...

– Думаю, сможешь. А пока помни, за этой винтовкой должен быть уход! Как за красивой и дорогой женщиной. Не допускай, чтобы женщина начинала жаловаться, что ты на нее мало обращаешь внимания! Если она обидится... ну, сам понимаешь.

Дмитрий прижал к груди винтовку:

– Эту женщину я никогда не обижу.

"Представим себе двух людей, вышедших со шпагами на поединок по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил шпагу и, взяв в руки первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что человек, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем, воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания поединка.

Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, историки, которые писали об этом событии.