Одиссей покидает Итаку - Звягинцев Василий

Москалев смотрел на карту, не поднимая глаз.

— Не сочтите меня скептиком, но я вашего энтузиазма не разделяю. Что могут сделать случайно собранные люди там, где потерпели поражение регулярные воинские части?

— Могут, еще как могут… Следите за моей мыслью. Вы, не только вы лично, но и вся ваша дивизия были заведомо обречены на поражение с первых дней боев…

— Отчего это? — вскинулся генерал. — Не могу с вами согласиться. Вы бы видели, как сражались и погибали мои люди…

— Вот поэтому, генерал. Поэтому — тоже. Один иностранный полководец сказал как-то своим войскам: «Ваша задача не в том, чтобы умереть за свою родину. Вы должны заставить мерзавцев с той стороны умереть за свою родину». Довольно тонкая мысль, не правда ли? А вы были не готовы к настоящей войне, оттого и погибли практически зря. Не возражайте, я поясню. Ваша дивизия, двести танков, могла нанести немцам огромный урон, если бы вы просто сообразовывали свои решения и действия с обстановкой. А вы? Вы дали себя уничтожить…

— Как вы можете так говорить? Мы выполняли приказ… — возмутился Москалев, словно и не он только что сетовал на свои огромные и напрасные потери.

— Бросьте, Федор Андреевич. Что такое для них сейчас два-три десятка танков, даже пусть сотня! Смотрите на карту. Вот: Житомир прикрывает один железнодорожный батальон. А была бы тут ваша дивизия? Если бы вы вовремя думали, вовремя маневрировали силами…

— Нарушая приказы?

— А что такое приказы в нынешней обстановке? Кто их отдавал? Те люди, которые намного хуже вас представляли обстановку, руководствовались или довоенными разработками, или тем, что видели на позавчерашних картах!

— Но все равно, приказ есть приказ…

— С тех, кто вам приказал, уже не спросишь… А вы свой долг примитивно понимаете. Наш с вами долг сейчас, я уверен, нанести врагу максимальный урон, задержать его насколько можно. Представьте: имея в руках дивизию, хоть половинного состава, вы сейчас могли бы, действуя из засад, маневренными группами перерезать все основные магистрали, фланговым ударом заставить немцев остановить движение, развернуть фронт на юг и хоть на сутки перейти к обороне. Потом вы смогли бы отойти. Но в порядке, и готовым к выполнению следующей задачи… Впрочем, мои слова, я вижу, для вас пока неубедительны. Значит, перейдем к практике, которая единственный критерий истины. Сейчас у вас первый, а может, и единственный шанс сыграть с Клейстом на равных, — попробовал подзадорить генерала Воронцов. — Под Луцком вы тоже могли, но не сумели, так хоть здесь…

— Так точно, — дернул головой генерал. — На равных. У него пятьсот танков, у меня восемь…

Воронцов встал, протянул Москалеву коробку папирос.

— Не мне вам объяснять. Пятьсот — это на сто километров по фронту и двадцать в глубину. Причем вы о них все знаете, они о вас — ничего. Да и вообще — восемь танков в нужном месте, ночью, внезапно, прямо по расположению штаба корпуса… Артиллерия у нас тоже есть. Очень неплохо может получиться… Да что это я вас уговариваю? — с изумлением спросил Воронцов. — Вот цель, вот задача… Мои указания для вас обязательны. Принимайте решение и готовьте приказ. Времени у нас очень мало…

Все, что от него зависело, он сделал. И, увлекшись, чуть не забыл, зачем сюда явился. Слишком его захватила возможность хоть немного помочь всем тем, с кем свела его судьба. Он понимал, что на фоне грандиозных и трагических событий этих дней все его поступки имеют исчезающе малое значение, но если при его участии немцев задержат хоть на сутки, уничтожат сколько-то солдат, еще пару десятков танков, общий счет войны изменится в лучшую сторону. Правда, он знает, как было на самом деле… Значит ли это, что его вмешательство бесполезно? «Нет, — сказал он себе. — Все равно — нет».

Просто без его вмешательства было бы еще хуже. Не задержанные здесь немцы, может, на сутки раньше возьмут Киев, на несколько километров ближе подойдут к Москве, погибнут новые тысячи людей, и среди них, возможно, те, без кого мир будущего станет еще беднее. Погибают-то всегда самые смелые и честные, кого так не будет хватать после войны, чье отсутствие будет сказываться еще многие десятилетия. Если не всегда.

И в то же время он чувствовал, что и то дело, за которым он пришел, тоже надо сделать. Не опоздать.

Здесь уже все пошло заведенным порядком. Пишется боевой приказ, люди и техника готовятся к маршу и бою. Бойцы и командиры и без его присутствия исполнят все, на что способны. А он сейчас уедет. Пусть считают, что дивкомиссар исполняет свою миссию в другом месте.

Интересно бы, вернувшись, прочесть во вновь написанных исторических трудах: «В период оборонительных боев на Киевском направлении важную роль сыграла опергруппа дивизионного комиссара Воронцова, действовавшая на коммуникациях группы армий „Юг“». И так далее… Да нет, не напишут. По крайней мере, в известном ему мире не напишут. И, значит, не суждено ему вести в бой этих людей, и никого из тех, кто мог бы доложить о его участии и роли в Киевском сражении, в живых не останется. Или, если кто и остался, то за всем последующим просто забыл об этом кратком эпизоде.

Не мог же знать Воронцов, что после его отъезда генерал, так и не избавившийся от своих сомнений, решил не ввязываться в авантюру, в успех которой не верил, и предпочел с остатками своей дивизии и группой майора Карпова прорываться по кратчайшему направлению на Житомир.

И уж совсем непредставима для Воронцова была такая повлиявшая на Москалева причина, как обнаруженное генералом сходство между дивкомиссаром из Ставки и теми, ныне исчезнувшими комдивами и комкорами, которые читали в академии лекции о тактике глубоких операций и перспективах грядущей мировой войны, командовали округами и армиями, считались гордостью и надеждой РККА, и вдруг… Ради своих бонапартистских замыслов предавшие дело Ленина-Сталина, пошедшие в услужение троцкистам, фашистам, японским милитаристам, и понесшие справедливую кару, они ведь предали и лично его, генерала Москалева. Хотя бы тем, что оставили его один на один со страшной немецкой военной машиной.

Он, генерал Москалев, готов был идти в бой под командой прославленных полководцев, а они его бросили… Возложили на него огромной тяжести груз, вынудили играть роль, к которой он совсем не был готов, а сами ушли… Они и виноваты в его сегодняшнем поражении.

И вдруг появляется дивизионный комиссар, который говорит, думает и держится очень похоже на тех, бывших… Вновь требует от него самостоятельных, ни с кем не согласованных решений, пытается подорвать веру в слова, сказанные товарищем Сталиным в речи от третьего июля… Нет, хорошо, что дивкомиссар уехал, избавив его от необходимости обращаться в особый отдел фронта.

Как только Воронцов покинул КП, генерал начал действовать по-своему. Отчаянным рывком он пробился через слабое еще кольцо окружения, вывел свою группу в расположение наших войск и тут же оказался в самом центре сражения, развернувшегося на южном фланге фронта. И судьбы его и его людей неразличимо слились с судьбами всех тех, кто сражался и умирал в жестоких, трагических боях лета сорок первого года.

Кто знает, не вспомнил ли в свой последний час Москалев погибая в новом окружении под Уманью, странного дивизионного комиссара с его непонятными речами, со смелым до безрассудства и все же реальным планом, не подумал ли, что все могло повернуться иначе, и не он бы сейчас расстреливал последние патроны из самозарядной винтовки, готовясь к смерти, а немецкий генерал, застигнутый врасплох со всем своим штабом, поднимал бы перед ним руки, сдаваясь в плен…

Ничего этого не предвидя, Воронцов, убедившись, что все идет по плану, подозвал батальонного комиссара.

— Я сейчас отлучусь. Передайте генералу, что все остается в силе. Когда будете готовы — начинайте движение. Проводите на соединение с нашей группой. Пусть принимает командование у майора Карпова. Начало операции — как условлено. Я вас найду…

Он уже садился в броневик, когда к нему подбежал лейтенант Долгополов.

— Товарищ комиссар, а как же мы со старшиной? Мы с вами. Вам нельзя одному ехать…

Воронцов твердо было решил, что не будет брать с собой никого, чтобы потом, возвращаясь домой, не оставлять бойцов одних в глубоком тылу. Но глядя на лейтенанта, он изменил свое решение. На войне быстро привыкаешь к людям, да и действительно, мало ли что может случиться? В одиночку и машину из колдобины не вытолкаешь.

А как быть потом, он сообразит исходя из обстановки. В крайнем случае — кто или что помешает ему забрать лейтенанта и старшину с собой, если не будет иного выхода? Не форзейли же…

При этой неожиданной мысли он усмехнулся.

— Хорошо, Долгополов. Зовите старшину…