Одиссей покидает Итаку - Звягинцев Василий

Шульгин, с интересом наблюдая за манипуляциями Левашова, ждал продолжения.

Новиков взял у него из рук сигарету, несколько раз глубоко затянулся.

— Беня, — сказал он тихо, возвращая сигарету, — Беня, мине сдается, что у нас горит сажа…

Он говорил это, а думал сразу о многих вещах одновременно. О том, например, что особенно и не удивлен, сказал же он когда-то Ирине, что «наверху» могут не одобрить ее поведения. И о том, что судьба, или рок, или предназначение, или нечто их заменяющее наверняка существует, иначе отчего же именно сегодня — не раньше и не позже! — он оказался здесь? И как раз в той компании, которая единственно и подходит для всего, что теперь предстоит. И что нужно все объяснить ребятам, причем так, чтобы «гости», даже если и слышат их сейчас, ничего не поняли и не заподозрили. И как вообще использовать те несколько часов, которые еще есть в их распоряжении…

Он повернулся к Левашову и сказал:

— Твоя сдача, так и раздавай. — И пока Олег бросал карты, словно между прочим обратился к Шульгину: — Что-то я давно ничего интересного не читал. То ли дело раньше книжки попадались… Помнишь, про философа греческого…

Шульгин кивнул.

— Вариант «Никомед», что ли?

— Вот-вот. «Одиссей покидает Итаку» и тому подобное…

Новиков имел в виду бесконечный авантюрный роман, который он писал в студенческие годы, единственными благодарными читателями которого как раз и были Левашов и Шульгин. Роман, возможно, и не отличался особыми художественными достоинствами, но был переполнен самыми невероятными приключениями, погонями, побегами и преследованиями, большая часть которых происходила в городе, сильно напоминающем Москву. Герои тоже походили на автора и его читателей, да вдобавок каждое сюжетное хитросплетение, маршруты головоломных погонь друзьями подробно разбирались и обсуждались на предмет их правдоподобия и практической исполнимости, порой даже проигрывались на местности, если возникали сомнения. Роман этот служил им неплохим развлечением. И теперь Андрею достаточно было назвать соответствующую главу или ситуацию, остальное в пояснениях не нуждалось.

Само же название романа и его глав проистекало из тогдашнего увлечения друзей античной историей и философией.

Левашов закончил сдавать, и Новиков, как ни в чем не бывало, взял со стола свои карты, развернул их привычным веером.

— Раз собрались, так надо играть. Вот… — Он выбросил на стол бубновую даму. — С ней все понятно? Как следует из правил, дама бьется, своя и чужая… — и положил рядом с ней короля и валета, со значением показав их друзьям.

— Тут уж ничего не поделаешь, правила. И выход, я понимаю, один…

— Если правила не устраивают, их надо менять, так? — лениво поинтересовался Шульгин, хотя в глазах у него уже посверкивали искры разгорающегося азарта.

— Иногда за это бьют подсвечниками… — вставил Левашов.

— Трус в карты не играет. Поэтому главный вопрос — на что именно эти правила стоит поменять?

— Лично мне всегда импонировали шахматы, — сказал Новиков. — Возвышенная, спокойная игра, все чинно, благородно… Особенно одна штука. Гамбит называется.

Левашов усмехнулся, встал из-за стола, словно в сомнении, выглянул в прихожую, потом вернулся.

— Это изящно. И может сработать. Но пульку надо закончить до утра. Завтра некогда будет. У меня по программе пикничок намечается. Натурально — на обочине. На правой. Не доезжая известной дачи. Так что желающих приглашаю поучаствовать… — Левашов тоже увлекся импровизацией, стараясь говорить так, чтобы друзьям все было ясно, а для любого постороннего слова звучали вполне обыденно.

— Обязательно, — кивнул Шульгин. — Женщины за нами, техника ваша…

— Тогда я лучше прямо сейчас домой пойду. Потом доиграем. Спать хочется… — сказал Новиков. Вытащил из кармана ключ от своей квартиры и протянул Левашову. Отдал и показал три пальца. Левашов глянул на часы и кивнул. Потом взял со стола пачку сигарет. Покачал ее на ладони.

— Не зря я всю жизнь не любил курящих женщин. Вечно с ними через это всякая мура происходит…

Новиков понял, что он имеет в виду универсальный блок Ирины, в виде портсигара, который так и остался у Левашова после той февральской ночи. И что Олег считает, будто по этому блоку, очевидно, излучающему какой-то сигнал, пришельцы и вышли на квартиру именно Левашова. Действительно, ничего другого придумать было нельзя. И поняв это, Новиков обрадовался. Значит, логика пришельцев хотя бы в первом приближении поддается анализу. И еще — их технический уровень, судя по этому, отнюдь не сверхъестественен. Неважно, каков принцип, но эффект сопоставим с земными аналогами. Примитивная пеленгация. По-другому Ирину найти они не могут.

«Пока не могут», — уточнил он свою мысль. Не застав ее здесь, убедившись, что пеленгация подвела, они даже чисто человеческими способами за несколько дней могут пройти по всей цепочке ее биографии и выяснить все — и нынешнюю фамилию, и адрес. Так что времени практически нет. Дебют, миттельшпиль, эндшпиль — играть надо все сразу, и все в цейтноте.

— Если б та дама вовремя не бросила курить, было б еще хуже, — подал вдруг голос о чем-то своем задумавшийся Шульгин, не отрывая глаз от листа бумаги, на котором он уже несколько минут выписывал колонки двух- и трехзначных чисел.

— Тогда вообще говорить было бы не о чем… — пожал плечами Левашов.

— Хватит, ребята, — подвел черту Новиков. — Оставим сослагательное наклонение до спокойных времен. «Одиссею действительно пора покидать Итаку».

Это была условная фраза из его романа, после которой там начинались самые захватывающие события.

Андрей сунул в нагрудный карман пачку сигарет, похлопал себя по карманам, проверяя, на месте ли спички, и пошел к двери, считая, что все сказано. Но Шульгин не был бы сам собой, если бы и тут не ввернул одну из своих двусмысленностей.

— Пусть только Одиссей будет повнимательнее, а то как бы Пенелопа не оказалась Цирцеей.

— Я всегда говорил, что с классикой у тебя слабо. Пенелопа осталась на месте, Одиссей поехал спасать Елену. А это две большие разницы…

— Ну-ну, тебе виднее… — Шульгин изобразил на лице усмешку в стиле Арамиса, с которым одно время себя отождествлял. — Только с этими… дамами всегда есть шанс ошибиться.

Андрей промолчал, вскинул к плечу сжатый кулак и вышел.

Он прошел через пустынный и темный двор. Ветер шумел в кронах тесно обступивших дорожку старых берез, ветви раскачивались перед единственным горящим фонарем, и по асфальту метались изломанные тени. Никого не встретив, Андрей пересек проспект и почти вбежал в приземистую шайбу станции метро. В вестибюле и на эскалаторе было пусто, снизу по шахте тянул ровный поток пахнущего резиной воздуха. «Тот час, когда в метро закроют переходы…» — сказал он вслух и, прыгая через три ступеньки, побежал по слишком медленно ползущему эскалатору.

…Минут через десять после ухода Новикова из квартиры вышел Шульгин. Только он пошел не вниз по лестнице, а вверх. Поднялся на последнюю площадку, взятым у Левашова ключом открыл чердак и, подсвечивая фонариком, долго шел по хрустящему шлаку среди стропил, подпорных столбов, дымоходов, оставшихся от времен печного отопления, каких-то ящиков, измазанных известью бочек, обломков мебели и прочего хлама, скопившегося чуть ли не с довоенных времен. По крайней мере, четверть века назад, когда они играли здесь в героев «Тарантула», все на этом чердаке было так же. Он пересек почти бесконечную в темноте длину дома, с трудом отжал щеколду заржавленного замка, открыл толстую дверь и очутился в первом, выходящем совсем на другую улицу подъезде.

Специально припасенной тряпкой он обмахнул пыльные туфли и не спеша пошел вниз, чтобы на углу поймать такси.

…Улица была узкая, запущенная, словно бы и не столичная совсем. Под ногами тускло отсвечивала брусчатка мостовой, поблескивали изогнутые плети трамвайных рельсов. Вдали, между крышами, косо висел узкий серп растущего месяца. Ободранные и грязные фасады домов начала века в ночной темноте приобрели даже некоторое мрачное величие. Насколько доставал взгляд, никаких признаков жизни не замечалось в их многоэтажных громадах, и лишь одно окно слабо светилось на третьем этаже в середине квартала. Невольно хотелось узнать: кто там живет, отчего не спит, что делает при едва светящейся лампе, а может, и при свечах? При взгляде на такое окно тянет на размышления.

Новиков остановился на перекрестке. Влево и вправо тянулся еще более узкий и глухой переулок. «Не Москва, а прямо тебе трущобы старого Чикаго…» — подумал Андрей. Его вдруг охватило чувство необыкновенной остроты и реальности существования. Пронзительное до озноба. Чувство, которое у большинства горожан давно и окончательно задавлено стремительной монотонностью городской беспросветной жизни, когда годы мелькают так же быстро, как недели, и нет ни времени, ни повода «остановиться, оглянуться».