Бои местного значения - Звягинцев Василий

Лихареву уже не раз приходилось использовать и такие методы.

Порывшись в ящиках стола, он нашел нужный бланк, заполнил его, не задумываясь, словно делал это каждый день, совсем немного помедлив, поставил внизу требуемый росчерк. Из богатой коллекции всевозможных печатей и штампов выбрал один, старательно подышал на фиолетовый кружок, оттиснул рядом с подписью.

Кажется, все «in lege artis»[17].

В небольшой комнате между спальней и кабинетом, больше напоминавшей театральную костюмерную или гардероб самого элегантного мужчины начала века — принца Уэльского, Валентин выбрал достаточно поношенную, хотя и аккуратную гимнастерку с эмблемой госбезопасности на левом рукаве и знаками различия старшего лейтенанта на малиновых петлицах. Присев к зеркальному трельяжу, приклеил под носом модные среди военных и ответработников усы узкой щеточкой, смазал волосы специальной жидкостью, чтобы плотнее лежали, натянул сверху парик, имитирующий хорошо выбритый череп.

И стал похож одновременно на маршала Блюхера и на Котовского из недавно вышедшего фильма.

Снял трубку телефона, набрал номер одного из своих «внештатных сотрудников», проинструктировал, не боясь подслушивания. Его телефоны хотя и были подключены ко всем телефонным сетям города, в том числе и к правительственным ВЧ, существующей аппаратурой не засекались. Они для нее вообще как бы не существовали.

Когда за окном крякнул сигнал подъехавшей машины, Валентин снова позвонил. Голоса он тоже умел подделывать мастерски, тем более что в данном случае это было совсем не трудно. Через коммутатор НКВД вышел на телефон дежурного помощника начальника внутренней тюрьмы.

— Кто? — бросил в трубку высоким ломким голосом и, когда услышал ответ: «Такой-то, товарищ Генеральный комиссар», рассмеялся довольно: — Молодец, узнал. У тебя там все в порядке? Слушай внимательно. Сейчас к тебе подойдет человек с моим предписанием. Передашь ему арестованного Буданцева. Да, милиционер, из МУРа. В журнале запиши — убыл согласно ордера. Ну, все как положено. Понял, повторять не надо? А остальное тебя не касается. Все! — бросил трубку на рычаг так, чтобы на той стороне провода стало ясно — нарком хоть и не матерится в голос, но чем-то раздражен, и задавать лишние вопросы хоть ему, хоть его посланцу — опасно.

Нет, дальше все было действительно просто. Со специальным удостоверением сотрудника 6-го отдела, того, чья функция — выискивать врагов в собственных рядах, Лихарев прошел через три поста контроля внутри здания, спустился по боковой лестнице в зону спецтюрьмы, а уже там предъявил ордер ожидавшему его, стоя у двери, дежурному.

— Арестованный к этапу готов?

— Так точно, ждет. Вот опись изъятых вещей, вот вещи, вот он сам.

Лихарев лишенным всяких чувств оловянным взглядом окинул Буданцева. Выглядел он пока еще неплохо, хотя и видно было, что по предварительной программе ему досталось сполна.

— Жалобы, заявления на условия содержания есть? — спросил Валентин. Буданцев, не узнавая и, несомненно, готовясь к еще худшему, отрицательно мотнул головой. — Тогда поехали.

Двое рядовых охранников, без присутствия которых роль посланца наркома выглядела бы странно, указали Буданцеву на дверь, умело защелкнули на запястьях изящные никелированные наручники (полученные в виде шефской помощи от германских коллег) и загремели сапогами по коридору, будто специально ступая не на веревочную дорожку, а мимо. Привыкший к порядку тюремщик поморщился непроизвольно.

— Так, где тут расписаться? — спросил Лихарев.

— Чего расписываться, есть документ, — дежурный махнул в воздухе ордером и спрятал его в папку.

— Тогда все, — Валентин не то сделал намек на отдание чести, не то просто покрутил ладонью у плеча.

Такая же черная, как и большинство выпускаемых Горьковским заводом, «эмка» свернула с Фуркасовского в сторону улицы Кирова, будто отрываясь от преследования, несколько раз вильнула по узким, почти непроезжим переулкам, разогналась под накат Старой площади, завывая явно форсированным мотором, пронеслась вверх по совершенно пустынным в это время Хрустальному и Сапунова и наконец, убедившись, что погони нет, остановилась перед домом на Столешниковом.

И только здесь доселе молчавший Лихарев сказал своим нормальным голосом:

— Прошу прощения за пережитые неприятности, Иван Афанасьевич. Выходите.

Сидевший слева от Буданцева «чекист» без дополнительной команды расстегнул наручники.

— М-да, — только и сказал сыщик, ступив на покрытую грязным, истолченным в скользкую кашу снегом брусчатку. — Дела с вами иметь — себе дороже.

— Свободны, ребята, — бросил Лихарев своим помощникам, вежливо придержав Буданцева под локоть, направил его в нужный подъезд и уже на лестнице сказал негромко: — А если б не с нами — догадываетесь, чем оно могло кончиться?

В тесной от заполнивших ее людей дежурной комнате, освещенной желтым светом сорокасвечовой лампочки, лучи которой вдобавок вязли в клубах табачного дыма, из-за невысокого деревянного барьерчика поднялся навстречу полноватый плохо выбритый милиционер с тремя синими квадратиками на петлицах шинели.

И Шестаков, рванув руки так, что державшие их люди чуть не отлетели к стенам, заорал прямо в лицо этому усталому от суточного дежурства провинциальному служаке:

— Вы что себе позволяете, придурки, мать вашу так, так и еще три раза наоборот?! Я вас, раздолбаев, законопачу так, что Магадан Сочами покажется. Вы у меня…

Кричать громовым голосом и ругаться виртуозным флотским матом, вызвавшим оторопь и удивление у наивных, круглоглазых, только что и умеющих старательно «окать» и неостроумно употреблять в дело и не в дело три известных слова аборигенов, Шестакову не составляло труда. Хорошо помнилась балтийская служба, да и учинять разносы директорам заводов и начальникам главков он тоже наловчился.

Это с рабочими и младшими итээрами нарком был сдержан и вежлив, а «командирам производства» спуску не давал, обучившись этой номенклатурной дипломатии у самого Орджоникидзе, который, как известно, в случае чего и рукоприкладством не брезговал.

— А ну пусти, сволочь! — он еще раз дернул рукой, освободился из ослабевших от растерянности пальцев милиционера, выхватил из внутреннего кармана удостоверение, махнул перед носом дежурного.

Удовлетворившись произведенным эффектом, уже спокойнее протянул его, раскрытое.

— Читай, деревня!

Дежурный прочитал. Дернулся инстинктивно, будто пытаясь неумело отдать честь. Забормотал что-то. Слишком силен был страх перед всесильным Центральным аппаратом, чтобы остались силы вспомнить, какие инструкции он получал, что там говорилось в областном циркуляре о всесоюзном розыске какого-то Шестакова.

Да и не одна такая ориентировка пылилась в ящиках стола, за год их накопилось незнамо сколько, где значились и беглые из лагерей карманники, и солидные воры, и покинувшие места высылки спецпоселенцы, алиментщики даже. Запомнить их все явно не под силу было не только провинциальному милиционеру. Тут нужен был знаменитый сыщик Путилин, который, по слухам, знал наизусть всю картотеку московского департамента полиции.

— Сиди, — махнул рукой Шестаков, сам опустился на лавку у стены, морщась от боли, стал стягивать сапог. Край портянки, штанина и голубые кальсоны промокли вишневой кровью. Посередине голени зияла глубокая рана, на дне которой, кажется, просвечивала обнаженная кость.

— Вот кретины, — словно бы ни к кому не обращаясь, но отмечая, что слушают его внимательно, сказал Шестаков. — Хотел им, дуракам, помочь, а вместо этого… Ну, чего вылупился?! — снова рявкнул он на дежурного. — Бинт какой-нибудь есть и йод тоже?

— Сейчас, мы сейчас… Виноградов, бегом в «Скорую»! Там Зинка Щукина дежурит, чтоб сейчас здесь была!

И обратился к наркому непосредственно:

— Ну, так вот получилось, кто же знал? Темно, крик, стрельба, своих-то они всех знают, а тут обмишурились, за сообщника приняли… Болит-то сильно?

— Нормально болит. Пускай «наган» отдадут. Дай, номер посмотрю, а то чужой подсунете, а он в удостоверении записан. Можешь убедиться. Ох, жалко, что отходчивый я, а то бы как врезал сейчас кому-то…

— Вы это, товарищ, — дежурный снова заглянул в удостоверение. — Вы, главное, зла не держите. Должны ж понять… Может, вам водочки налить? Помогает для успокоения…

Шестаков понимал, что сейчас пора налаживать дружеские отношения.

— Ну налей, что ли… И документик давай сюда, и «наган» тоже. Да вот еще — у тебя патрончиков лишних не найдется? Я четыре раза пальнул в воздух, думал этот бардак прекратить, а вышло наоборот. Терпеть ненавижу с пустым барабаном ходить…

Запасные патроны у него как раз были, Шестакову таким образом просто захотелось проверить, насколько дежурный проникся моментом, степень его доверия к наскоро придуманной легенде.