Поэт и Русалка - Бушков Александр

— А, ну это совсем другое дело, — сказал барон, поглядывая на каменного витязя с некоторым уважением. — Наш человек. Вот только что это за растяпа сидел там на троне, если закованному заключенному позволили иметь при себе меч? Откуда у него меч в темнице-то взялся? Что-то в этой истории концы с концами не сходятся…

— Действительно, — сказал Пушкин. — Мне как-то не приходило в голову… Меч в темнице — это, пожалуй, чересчур даже для патриархальных старинных времен… О, вот и граф!

Тарловски приближался к ним быстрой, решительной походкой человека, у которого впереди множество неотложных дел — и лицо у него было если не веселое, то, по крайней мере, напрочь лишенное грусти.

— Ну что же, господа, — сказал он, останавливаясь спиной к каменному рыцарю Брунсвику и улыбаясь во весь рот. — Это еще не победа, конечно, но все же мы сделали шаг вперед. Руджиери сбежал с прежней квартиры, но наши люди напали на след. И это не главное. У меня появилась великолепная догадка, которая подтвердилась после того, как в библиотеке…

Заметив некое шевеление над его головой, Пушкин поднял глаза… и обомлел на миг. Он понимал, что нужно крикнуть, предупредить, но не мог пошевелиться.

Каменный рыцарь Брунсвик высотой в полтора человеческих роста двигался — с нереальной быстротой, какой никак нельзя было ожидать от статуи из твердого камня, совершенно свободно, сноровисто, неудержимо. В закатных лучах мелькнул широкий клинок…

Острие меча на аршин показалось из груди графа Тарловски, дымясь кровью. На лице графа отразилось величайшее изумление и словно бы обида перед тем, с чем он ни за что не хотел смириться, — а в следующий миг лезвие исчезло, выдернутое изваянием, граф глянул беспомощно, бледнея на глазах, подогнулся в коленках и осел на булыжник Карлова моста.

Пушкин с бароном стояли, не в силах шевельнуться. Все продолжалось считанные секунды, статуя застыла в прежнем положении, как будто и не напала только что.

Изо рта графа поползла струйка крови. Только тогда, опомнившись, они опустились рядом с ним на камни. Рана зияла прямо против сердца, глаза тускнели, гасли.

— Тоскана, — внятно прошептал он, прилагая величайшее усилие. — Тоскана…

И его голова бессильно откинулась на тесаный камень.

— Вот они! Вот они! — раздался совсем рядом чей-то неприятный голос, исполненный злого торжества. — Скорее сюда, скорее! Пока не убежали, убийцы проклятые!

Они подняли головы. В нескольких шагах от них приплясывал на месте от нетерпения невысокий худенький человек, по виду не отличимый от небогатого горожанина. Его узкая физиономия таила в себе что-то определенно крысиное, гнусненькое, он тыкал пальцем в сторону Пушкина с бароном и орал, как резаный:

— Скорее, скорее! Убегают!

С другой стороны уже торопились трое полицейских в высоких киверах с петушиными перьями, придерживая тесаки. Лица у них были серьезные, озабоченные, исполненные охотничьего азарта, и перед ним уже кричал, запыхавшись:

— Именем императора…

…Господин судья, восседавший за массивным столом из темного дерева, словно доставленным сюда из замка сказочного великана, больше всего походил на филина — крючкообразный нос, круглые немигающие глаза, в которых невозможно было прочесть ничего, кроме холодной злости. Справа от стола, приняв почтительную позу, располагался полицейский комиссар, высокий, широколицый мужчина, напоминавший бульдога. Опираясь на толстую трость с массивным набалдашником в виде шара, он разглядывал Пушкина и барона, сидевших на тяжелой скамье без спинки, хотя и не зло, но с безусловным осуждением. По обеим сторонам скамьи стояли полицейские в мундирах и киверах, и еще четверо помещались за спинами сидящих. Пушкин постоянно слышал над ухом бдительное сопение, вмиг придвигавшееся при его малейшей попытке пошевелиться.

— Итак… — произнес судья сухим, лишенным всяких эмоций голосом. — Для начала следует назваться. С людьми, ведущими себя в нашем мирном городе подобным образом, я просто обязан свести самое короткое знакомство, хе-хе… и то же самое, могу вас заверить, думает в данный момент городской палач… Ваше имя?

Барон выпрямился на скамье и с достоинством ответил:

— Барон Алоизиус фон Шталенгессе унд цу Штральбах фон Кольбиц.

— Просто поразительно, как вы все на скамейке поместиться ухитрились, — произнес без тени улыбки судья.