Разведка боем - Звягинцев Василий

Понимать, для чего он снова присутствует в своем детстве, не требовалось, хоть он и помнил, что побывал уже и в более зрелом возрасте. Он просто радовался узнаванию каких-то пустячных и милых подробностей, вроде пионерской комнаты, например, где горны отчего-то всегда стояли без мундштуков. Наверное, чтобы неизвестный злоумышленник не смог протрубить несанкционированную тревогу…

Для чего-то они собирались вечером у подножия возносящейся к самому небу пожарной лестницы, большой, человек в десять-пятнадцать, компанией. Да зачем же еще — чтобы залезть на теплую от дневного солнца железную крышу, лежать на ней вокруг кирпичных дымовых труб, покуривать невзатяжку папиросы «Север» ценой в один, еще дохрущевский, сталинский рубль и двадцать копеек, не для удовольствия, а из самоутверждения…

Так… Ситуация безусловного, еще не подверженного рефлексиям, счастья. На темнеющем небе появляются первые звезды, кто-то из самых начитанных (или богатых, ему ведь выписывают домой «Технику — молодежи») затевает разговор о «Сокровищах Громовой луны» Гамильтона.

В очередной миг обстановка начинает меняться. Тоже естественно, не вызывая удивления. Среди дворовых друзей появляется, но уже не на крыше, а внизу, в салоне брошенного на заднем дворе без колес и мотора трофейного итальянского автобуса, местный «вор в законе» по кличке Кыла, парень лет двадцати, отсидевший по пустякам не больше «трешки». В то время его титул означал не то, что сейчас, а просто принадлежность к одной из каст: «ворам» и «сукам», отличавшимся друг от друга не сильнее, чем католики от гугенотов, но столь же яростно воевавшим — на полное физическое уничтожение. И Кылу вскоре где-то зарезали. (Все эти оценки Новиков тоже вспомнил уже в ходе сна, а тогда дворовых зачаровывал сам титул.)

Андрей учил вора играть в шахматы, тонкости которых на вид туповатый, со шрамом во всю щеку парень схватывал на лету. А сам Новиков за это был избавлен от стояния на стреме и прочих подходящих возрасту дел, которые его менее интеллигентных ровесников приводили сначала в страшную «трудколонию», а потом и дальше.

— Послушай, Андрюх, — говорил вор, внимательно глядя на доску, — а интересно, бля, получается. Я вот так хожу, думаю твою туру побить, а тут же оно, бля, мой офицер через ход под боем будет, и эта пешка тоже, а ты сюда пойдешь, и твоя королева тут, ее конем… можно, а тогда твой черный офицер мне шах… — Он вдруг задумывался, по-модному жуя окурок и перекатывая его из угла в угол фиксатого рта. — Это ж как в жизни, а? Я на зоне с корешем покентовался. Когда освободились — ему наколку на дело дал, он пошел, погорел, легавого по нечаянности грохнул, и его легавые грохнули… Так, значит, если б мы со Сталькой и Ермолом еще аж в позапрошлом году бутылку пить не стали, ларек не подломили, так и я бы не сел, и тогда получается, все сейчас живые были? Из-за нашей бутылки «Карданахи» две души на распыл?

Не успела еще удивить юного Новикова стихийная телеология малограмотного вора, как ему в голову сам пришел ответ:

— Оно так, Кыла, да только игрок — это одно, а фигура на доске — другое, и важно вовремя догадаться, кто ты сам есть…

И вдруг на месте вора уже сидел, поддернув щегольские чесучовые брюки над сандалетами из лакированных ремешков не кто иной, как шеф-атташе форзейлей на планете Земля, пресловутый Антон. Фамилии которого никто никогда не слышал, а лично знавший его задолго до описанных событий капитан Воронцов так и не смог вспомнить.

— Ну как, лидер, — спросил он с неприятной интонацией, — начал понимать, что почем?

На доске Новиков увидел странную позицию, какая бывает только в шахматных задачах — белый король находился под шахом сразу с четырех направлений. Невзирая на вроде бы надежное прикрытие, его атаковали черный ферзь, ладья и два коня.

— Я ничего не знаю, и твои варианты меня не волнуют, — ответил Андрей. — Ты никогда не желал играть со мной впрямую. Мало ли что ты здесь расставил…

Он сейчас говорил Антону зло и раздраженно, пользуясь случаем, как никогда не говорил раньше, потому что и ситуация была другая.

— Ты морочил голову моим парням, вкручивал им всякие идеи насчет спасения мира ценой наших голов, но для твоей пользы. Чего ты хочешь сейчас, зачем ты пришел? Мы с тобой в расчете, разве не так?

И снова все это было, как во сне, когда понимаешь, что спишь, и даже слегка пользуешься этим. Мол, что бы я ни сказал и ни сделал, значения не имеет.

— Ошибаешься, друг, и самое главное — не в том, о чем думаешь… — спокойно ответил Антон.

Черные и белые поля картонной шахматной доски сменились белым снеговым покровом, из которого слева и справа торчали источенные ветрами и временем надолбы скал, изогнутые и перекрученные стволы сосен, похожие на те, что любили рисовать старые японские мастера; пронзительно гудел ветер, а они с Антоном, упираясь, тащили за собой развалистые крестьянские сани. Новиков помнил, что идут они уже давно, что лошади пали два или три часа назад и спасение зависит от их упорства. Невзирая на разделяющую их вражду, выжить они могут только вместе.

— Вот оно, — просипел сквозь обросшие льдом усы Антон, указывая на врезающийся в лощину, подобно корабельному форштевню, розовато-черный утес.

— Что — оно?

— Наше место…

Вспоминая с мысленной матерщиной такие романтические в детстве страницы «Смока Белью», Андрей вскарабкался на площадку перед зияющей в стене треугольной нишей.

— Стой!

Сбросив с груди постромки, посидели несколько минут, приводя в порядок дыхание.

За спиной была опасность, близкая и смертельная, это Новиков понимал. Почему и решил подчиниться воле напарника.

В два топора они свалили ближайшую сосну, умершую не меньше года назад, из тонких ветвей с остатками хвои связали десяток факелов.

Пещера была обширная, пол покрыт мелким щебнем, слева и справа от входа громоздились осыпи из обломков зернистого плитняка.

В какой-то момент Новикову показалось, что для сна картина уж больно реалистичная, пот со лба катился до чрезвычайности натуральный, и ноги дрожали от усталости.

При свете трещащих факелов они рубили пятнадцатиметровый ствол на подходящих размеров поленья, разводили таежный костер. Потом заволокли в пещеру сани и заложили вход до самого верха в изобилии валявшимися вокруг обломками плитняка.

— Слава богу, управились, — сказал Антон, сбрасывая полушубок и забитые снегом пимы. Новиков тоже присел на обрубок дерева, нащупал во внутреннем кармане кисет. Козья ножка получилась кособокая, заклеилась кое-как, зато дым махорки оказался сладостен.

— Пурга начинается. Мы тут и неделю сидеть можем. Жратвы хватит, дров тоже, а там поглубже и родничок есть, не пропадем, а им на воле — концы… — Антон говорил спокойно, уверенно, в роли опытного таежника смотрелся так же убедительно, как в свое время — рафинированным дипломатом или владельцем роскошного замка.

— Сними, Андрей, с саней пулемет, пристрой напротив входа, тогда и отдыхать можно…

Еще потом они ели замерзшее сало с крестьянским хлебом, крутые до синевы яйца, жуткой горечи чеснок, запивая все это самогоном из деревянной баклаги.

В голове чуть-чуть поплыло, и Новиков с невиданной остротой вдруг ощутил абсурдность происходящего, при том, что чисто по жизни оно ему нравилось.

Это же ведь вообще идеал человека, начиная с каменного века — только что пережитая опасность, счастливое избавление, надежное убежище, жаркий огонь, обильная еда, долгий и спокойный сон впереди.

«А как же просветление и разъяснение всех тайн?» — всплыла посторонняя мысль. Неизвестно откуда взявшаяся.

— Об этом мы тоже поговорим, — кивнул ему Антон. — А ты понял, наконец, что твоя былая гордыня здесь неуместна? Как вы старались доказать мне и друг другу, что вы сильны, самостоятельны, и сам черт вам не брат… И что в итоге?

— Ты разве черт? — спокойно поинтересовался Новиков. «А что, даже и неплохо бы было».

— Исходя из уровня мышления клиентов, таких, как я, называли по-разному. Можно и чертом, если понимать его в образе Мефистофеля, а не поросенка с рогами и хвостом. Но ты ведь хотел узнать что-то другое?

— Хотел. Кто мы и что здесь делаем?

Антон кивнул, правильно поняв вопрос.

— В шахматы играл со своим приятелем? Так вот с момента, когда ты понял разницу между игроком и фигурами, ты уже понял и все остальное.

— Это я всю жизнь понимал. Оттого и ваша игра все время не получалась. Столько всякой трепотни, демагогии, рассуждений о судьбах галактики, а в итоге, как я теперь сообразил, — американский летчик, сбитый над Соломоновыми островами, вкручивает папуасам всякую туфту, чтобы они помогли ему спастись от японцев…

Новиков опять сделал усилие, пытаясь очнуться. Как-то ему томительно было, словно в тяжелом сне на третьей полке общего вагона. Он помнил, что собирался говорить с форзейлем о вещах высоких и сокровенных, не договоренных при прощании в Замке, выходила же нудная жвачка, как та смола в детстве, от которой болели десны.