Одиссей покидает Итаку - Звягинцев Василий

— Вот! И вы туда же… — вскочила, готовая убежать или сказать что-то еще более резкое, и Олегу пришлось применить силу.

— Сядьте! И успокойтесь! Если вам вино пить вредно, так валерьянки сейчас принесу! А злиться не надо. И не убегайте. Безопасность я вам уже гарантировал. Чем мы вас так обидели? Давайте поговорим спокойно. По пунктам…

Лариса и сама, кажется, устыдилась своей выходки, молча приняла из рук Левашова бокал вермута с лимонным соком и льдом.

— Прежде всего — вы форму принимаете за суть. Смешно, но здесь нет ни одного, в вашем понимании, благополучного человека. Смотрите: Воронцов. По всем данным мог бы и должен занимать самые высокие посты в ВМФ. Все у него есть — верность идее, преданность делу, талант, способность принимать ответственные и верные решения. Готовый командующий флотом. Именно такие, как он, в переломные моменты истории и становятся вершителями… Да вы же сама историк, вспомните… А он чем занимается? Да и то все время кому-то на мозоль наступает и настроение портит. Потому что судьбу его решают люди, в присутствии которых просто невежливо быть талантливым.

Дальше — Новиков. Журналист типа и класса Стенли. У нас этот тип вообще не имеет права на существование, к сожалению. Мог бы быть «теневым послом» — есть такой термин. Из-за ерунды вылетел с загранработы, а причина та же, что и у Воронцова. Не отвечает критериям. Нам умные не надобны, нам надобны верные… Шульгин. На вид из нас самый благополучный. Занимается любимым делом, но если разобраться — процентов на пятнадцать проектной мощности. Сами в науке трудитесь, понимаете, о чем я… Один Берестин может картинки рисовать в свое удовольствие, да и то. Ни выставляться, когда и где хочет, ни продать за настоящую цену… Обо мне говорить не будем. Вот вам картинки нашего благополучия. А если вы на барахло слишком много внимания обращаете… Почему человек, если имеет желание и лишнюю валютную копейку, не может ту вещь купить, которая ему нравится? Ерунда все это. Как будто, если у него вместо «Акаи» — «Маяк» или «Юпитер», так он на порядок порядочнее… Прошу прощения за каламбур. Не в ту сторону смотрите. Мерзавец и подонок может с таким же успехом в ватнике ходить и щи лаптем хлебать. Известны прецеденты. Беда в другом. В нашу историческую эпоху определенный круг подонков имеет облегченный доступ к определенной категории товаров. И в целях социальной самозащиты насаждает идею о пагубности «вещизма». Для всех, кроме себя. Конечно, блюдя свою нравственную невинность, можно принципиально отказаться от всего, что доступно подонкам. Только это уже было. Снобизм с обратным знаком…

Левашов замолчал и сам удивился этой тираде. Прямо тебе Цицерон.

Лариса слушала его неожиданно внимательно.

— Над вашими словами стоит подумать… Пожалуй, кое в чем я действительно не права. Однако… Вы мне довольно доходчиво изложили все про вас и ваших друзей. Допустим, вы действительно все такие талантливые и не понятые обществом. Честные и бескорыстные. Ужас как благородно. Прямо пожалеть вас хочется. Но только это еще хуже. Те, другие, нас хоть не презирают. С подонками у нас нормальные деловые отношения. Пусть наше поколение, на ваш взгляд — циники и рационалисты. А вы вот на нас плюете и умываете руки…

— Ерунду вы говорите, Лариса, — попробовал возразить Левашов. — С чего вы это взяли?

— Не спорьте, знаю. Ах, мы о возвышенном думали, мы стихи на площадях читали, романтические песни пели… В ваше время в МИФИ, в МФТИ конкурсы по 15 человек на место, а сейчас в торговый да на курсы официантов…

— Ну, а если так, что из этого? У каждого поколения свои вкусы и наклонности. Стоит из-за этого так расстраиваться? Вот вы же историк все-таки, а не товаровед, так чего же? — Левашову не хотелось с ней спорить, и тема была не его, здесь бы Андрей к месту пришелся, поговорил бы на нужном языке. А Олега сейчас занимали другие проблемы.

Он думал о том, что его первое впечатление оказалось верным, девушка Лариса действительно далеко неординарная, и жизнь у нее явно складывается не лучшим образом, отсюда и нервно-взвинченный тон, и сама тема разговора, совсем не подходящая к месту и времени, и ее предупреждение о степени дозволенного поведения. И ему хотелось сделать для нее что-нибудь хорошее, успокоить по крайней мере, убедить в том, что, несмотря ни на что, доверять ему можно, и как раз здесь, у них, Лариса сможет избавиться от одолевающих ее комплексов.

А комплексов у нее явно было в избытке. Почти все слова Левашова наталкивались на непонимание или предубеждение, во всем она видела либо лицемерие представителей старшего поколения, к которому она относила и Левашова тоже, либо прямой корыстный умысел. И не воспринимала никаких разумных доводов.

— Так что вы все-таки сказать хотите? Не пойму, — развел наконец Олег руками. — Сами же согласились, что мы вас ничему плохому не учили, не совращали малолетних, не вводили во искушение… Вы сами нашли свои идеалы, да еще и гордились, насколько вы современнее и раскованнее нас…

Лариса с досадой ударила ладонью по перилам.

— Вот уж действительно… Представьте, есть у вас младшая сестра. Связалась с плохой компанией, пить стала, курить, колоться. А вам наплевать, вы со стороны посматриваете и губы кривите — взрослая, мол, уже, что хочет, то и делает, сама выбирала, я в ее годы такой гадостью не занимался… Вот ваша позиция!

Левашов пожал плечами.

— Сравнение яркое, конечно, но некорректное. Вы о частностях, а тут проблема социальная. Если я правильно думаю. Мы выросли в свое время, усвоили определенный набор принципов, сформировали свое мировоззрение, для всех разное, заметьте. Как и любое другое поколение, до нас и после. Потом времена изменились. Как известно, бытие определяет сознание. Как правило… Нас, вернее некоторых из нас, это бытие испортить уже не смогло. Сломать — да, ломало… А другие формировались уже по другой колодке. И винить теперь сотню-другую из тех, кто сумел хоть кое-как противостоять «террору среды» в том, что они не сумели саму эту среду отменить… Помните, как Остап обещал Хворобьеву в «Золотом теленке» устранить причину его дурных снов? А ваш пример с младшей сестрой… Трогательно, впечатляет, а на практике… Проповеди старших братьев никогда не срабатывали. Начни говорить, что так себя вести нехорошо, надо книжки умные читать, а не по мальчикам бегать, а тебе в ответ: «Что ты понимаешь, старик, ты несовременный, отвянь…», или как теперь у вас говорят. Я не философ, я технарь, практик, и решения у меня технические… Если время у вас есть, оставайтесь здесь, с нами, хоть недельки на две, тогда, может быть, какие-то моменты вам станут яснее… Разумеется, все условия остаются в силе.

Лариса помолчала, словно обдумывая его слова, потом устало сказала:

— Ладно, бросим это… Не знаю, что на меня нашло. Может, правда, вы другие.

…По внутренней лестнице Олег подвел Ларису к двери отведенной ей комнаты. Терем их был спланирован так, что ни одна жилая каюта не соседствовала с другими, все они располагались по периметру холлов и прочих общественных помещений, сообщались с ними и главными лестницами отдельными коридорчиками, переходами, узкими потайными трапами.

— Ну вот ваша келья. Приятных снов. Тщусь надеждой, что, несмотря ни на что, вечер показался вам приятным… — Олег прищелкнул каблуками и наклонил голову, пародируя манеры Воронцова.

Лариса вдруг обняла его за шею и слегка коснулась губами его щеки.

Он подавил острое желание обнять ее тоже, прижать к себе что есть силы, удержался. Слово есть слово, а она его от него не освобождала. Понимая в то же время, что ведет себя по-дурацки. Лариса отстранилась, две или три секунды смотрела ему в глаза, потом провела ладонью по той же щеке, будто стирая след поцелуя.

— Спасибо, — шепнула чуть слышно и скрылась за дверью.

Олег спустился на три ступеньки, потом остановился у узкого, как бойница, окошка, сел на лестницу, вытащил последнюю в пачке сигарету.

«Что за девушка? — думал он. — Что с ней происходит? Или они все теперь такие? Все же десять лет — огромная разница. Когда мне было двадцать, мы тоже… И за что спасибо? За утешение? За то, что удержался и не стал хватать ее руками? Есть о чем подумать. Только зачем? Не имея информации о ее характере и мыслях, ничего не надумаешь, и в любом случае не тебе решать. Что за поколение мы такое дурацкое, действительно? Может, лучше по-ихнему? Схватил за руку — и вперед! Сегодня ты моя девушка… Но ведь как раз от этого она и предостерегала… Вот и сиди теперь, как пацан-десятиклассник выпуска шестьдесят такого-то года на пороге чужого подъезда. Ну и что? Я у себя дома, могу сидеть где угодно. Здесь в том числе…»

Он сидел и представлял, как в нескольких шагах от него, за бревенчатой переборкой, она раздевается сейчас, ложится в постель и, чем черт не шутит, тоже думает о нем.