Генерал-адмирал. На переломе веков - Злотников Роман Валерьевич

А потом… Ну а потом ему, сэру Эфраиму, и другим верным сынам туманного Альбиона придут на смену новые поколения столь же верных и мужественных сынов и разбираться с новыми угрозами империи будут уже они. Новому поколению — новые враги; пусть даже некоторые из них при прежнем поколении вполне могли считаться союзниками. Что ж, такова жизнь — у Британской империи, над которой никогда не заходит солнце, постоянных союзников нет, как, впрочем, и постоянных врагов, а есть лишь постоянные интересы…

— А-а-а-кха! Кха! Кха-ах! — Я захлебнулся кашлем, с трудом подавил приступ и судорожно выдохнул. Вот ведь дьявол! Ну надо же было так не вовремя заболеть… — А-акх! Акх! Акх!

— Вот, ваше высочество, возьмите. — Высокий сухощавый человек, вполне еще молодой на вид, с аккуратной бородкой и усами, протянул мне дымящуюся кружку с каким-то отваром.

— Что это? — просипел я.

— Настой листьев австралийского дерева эвкалипт. Этим надобно прополоскать горло.

— М-м, — промычал я, хватаясь за кружку.

Этот гнусный кашель так меня измучил, что я готов был не только полоскать, но и пить любую дрянь, лишь бы полегчало… Впрочем, нет, не любую. Доктор Шпаумкопф, взявшийся лечить меня первым, настоятельно порекомендовал мне «чудесное патентованное средство» под названием — вы не поверите — «Героин»! Пришлось гнать его взашей и срочно начинать поиски другого врача. На мое счастье, в Москве, куда я прибыл всего два дня назад, оказался проездом русский врач Евгений Сергеевич Боткин, сын того самого старичка, который пользовал меня по просьбе Александра III, сразу как я из своего XXI века попал сюда, в Российскую империю. Евгений Сергеевич был молод (ему только должно было исполниться тридцать), но уже достаточно опытен. К настоящему времени он успел поработать в Мариинской больнице для бедных, два года постажироваться в Европе и защитить диссертацию на соискание степени доктора медицины. К тому же я был с ним шапочно знаком, поскольку в мае 1892 года он стал врачом Придворной певческой капеллы и мы с ним пару раз пересекались в Зимнем. Так что едва мне доложили, что он находится в Москве, я приказал немедленно прекратить поиски врача, способного вылечить меня без того, чтобы «посадить на иглу», и немедленно звать Боткина.

После полоскания мне действительно полегчало. Впрочем, я смутно припомнил, что настойка эвкалипта широко использовалась для полоскания горла и во времена моего детства. А возможно, и гораздо позже. Хотя ко времени, предшествующему моему переносу сюда, полоскание горла вообще стало не очень популярно. Большинство, зомбированное рекламой, при кашле предпочитало всякие леденцы и пастилки типа «Strepsils», «Доктор Мом» и так далее, либо ингаляторы, в просторечии именуемые «пшикалками». И я тоже, если честно. Однако могу заявить с полной ответственностью, что столь быстрого и явного облегчения, каковое я получил после всего лишь трехминутного полоскания горла настоем листьев эвкалипта, ни одно из оставленных в моем будущем популярных средств не давало.

— Уф, спасибо, Евгений Сергеевич, полегчало.

Боткин кивнул:

— Да, это очень хорошее средство. Но пока, ваше высочество, у вас наступило только временное облегчение. Вам надобны полный покой и активное лечение.

— Насчет лечения, доктор, я в полном вашем распоряжении, а вот насчет покоя, — я хмыкнул, — ничего не получится. Сами знаете, зачем я здесь, в Москве.

— И все же, ваше высочество, я настоятельно рекомендую вам несколько дней не покидать дворца. — Молодой Боткин грозно выпрямился во весь свой немаленький рост. — Ваши успехи на ниве промышленности явственно показывают, что у вас немало отличных помощников. Поставьте им задачи — и пусть работают. А вы проконтролируете их исполнительность немедленно, как поправитесь. Если же вы меня не послушаете, я откажусь далее быть вашим лечащим врачом, ибо просто не смогу нести ответственность за результаты своего лечения.

Я открыл рот, чтобы возразить, но снова закашлялся.

— Молчите! — сердито прикрикнул на меня Боткин, даже не поименовав высочеством. — Вам сейчас говорить тоже противопоказано.

Я скривился, но послушно замолчал. А что тут скажешь?

В Москву я прибыл 18 апреля нынешнего 1895 года в качестве председателя коронационной комиссии. Матерясь про себя. Мой племянник, взойдя на престол, немедленно вызвал меня к себе и начал активно предлагать мне занять при нем место, «достойное такого умного и развитого человека, как вы, дядя». Сначала он предложил мне пост министра финансов, пообещав при этом оставить меня и на всех прочих, уже занимаемых мною должностях. Если учесть, что должность премьер-министра в настоящее время являлась скорее номинальной и служила этакой синекурой для лиц, вышедших из доверия, министр финансов по влиятельности являлся вторым лицом после государя. Ну а принимая во внимание, что я остался бы и генерал-адмиралом, и начальником Главного артиллерийского управления, кроме того, похоже, не так давно стал еще и самым богатым человеком России (ну, после императора, понятно), а Николай пока находился только в начале своей карьеры самодержца, я сделался бы чуть ли не первым…

От сего поста мне удалось отбояриться. Также я последовательно отверг предложения стать военным министром, министром двора, премьер-министром (с обещанием наделить сей пост реальной властью и возможностями) и создать под меня некое новое мегаминистерство «промышленности, торговли и развития». После чего накричал на самодержца, заявив ему, что негоже императору перекладывать на чужие плечи заботу о стране. Ежели же он считает себя неспособным править столь огромной державой, то нечего искать отдельных лиц, а надобно принимать конституцию и проводить выборы Государственной Думы, коей поручить формирование ответственного правительства. Николай насупился и обиженно заявил, что конституциями, мол, пусть французы балуются — уже третью республику учредили, а всё одно толку никакого. Ну, насчет толка я бы мог с ним поспорить, но не стал. Поскольку знал, что на Третьей республике дело не закончится: в оставленном мною будущем французы жили уже при Пятой…

В конце концов мы с племянником сошлись на том, что я займу при нем некую неофициальную должность ближайшего советника. Ну а в нагрузку он взвалил на меня два поручения. Первое было связано с его женитьбой, а второе — с коронацией.

С женитьбой все обошлось благополучно. Никакой Алисы Гессенской на горизонте так и не возникло. Переболев страстью к Эшли Лоутон, а затем утешившись с Матильдой Кшесинской, Николай припомнил свой интерес к племяннице Леопольда II и отправил ей письмо, на которое, естественно, получил ответ. Роман в письмах развивался с 1893 года и к моменту кончины Александра III уже близился к логическому завершению. То есть к свадьбе. Планируемое породнение русского императорского дома с «королем-маклером» вызвало некоторую оторопь во всех царствующих домах Европы и даже инициировало ехидный комментарий старого ненавистника России, австрийского императора Франца Иосифа. (Впрочем, весьма короткий комментарий. У него самого в этом отношении рыльце было в пушку. Его ныне покойный сын и наследник был женат на бельгийской принцессе, причем не племяннице, а родной дочери Леопольда II. Хотя принца немного извиняло то, что в момент переговоров о браке торговые таланты его будущего тестя еще не особенно проявили себя. Со временем же они расцвели пышным цветом…) Мой братец Александр, узнав о желании сына жениться на бельгийской принцессе, по первости слегка осерчал. Мне даже пришлось вступиться за племянника, который закусил удила и стоял на своем, причем не столько от великой любви, сколько назло отцу. Несмотря на то что отца он безмерно уважал и даже боялся. Но за последние три года Николай столько от него натерпелся, что просто устроил бунт. Тот самый — бессмысленный и беспощадный. Я это прекрасно понял и поддержал племянника. Не потому, что так уж мечтал о соединении «любящих сердец» — любви-то там особенной не было, сплошная прагматика (хотя я разделял мнение, что браки по расчету — самые крепкие, если расчет правильный). Парню явно надо было одержать хоть одну победу в противостоянии с отцом, а то слишком уж Александр на него давил. Впрочем, буря продолжалась недолго. Матушка Николая сумела успокоить благоверного, а король Леопольд не упустил момента и щедрой рукой отвалил за племянницей царское во всех смыслах приданое — кусок Катанги, богатейшей провинции своего Свободного государства Конго… После того как я объяснил братцу, что мы получаем, тот тоже быстро утихомирился и пошел на попятный.