Генерал-адмирал. На переломе веков - Злотников Роман Валерьевич

Так что корейцы прекрасно понимали, что сами они не имеют сил противостоять японцам, и изо всех сил стремились под руку России. Это стремление было общим как для правящих слоев, так и для широких народных масс. Достаточно сказать, что, когда весть о том, что ван сумел сбежать из дворца и добраться до русской миссии, разнеслась по Сеулу, в городе начались народные гуляния — настолько велики были ненависть к японцам и надежда на помощь России в противостоянии многосотлетнему врагу.

В общем, личный посланник вана Коджона появился в моем кабинете в Порт-Артуре всего через месяц после того, как я обосновался здесь. И к настоящему моменту у меня с ваном Кореи установились просто фантастические по теплоте взаимоотношения.

Сказать по правде, я и Каца вызвал сюда во многом потому, что таких возможностей, которые появились в Корее у России вообще и у меня в частности, у нас не было более ни в одной стране мира. Хороших управленцев у меня нашлось бы несколько десятков, и трое-четверо из них могли сравниться с Кацем по уровню. Но именно сравниться, Яков же Соломонович был у меня один, единственный и неповторимый. При других обстоятельствах я бы, вероятно, его не тронул — уж слишком много на нем держалось там, дома. Однако из открывшихся перспектив следовало выжать максимум, ибо, по моим прикидкам, каждый процент упущенной выгоды тянул на несколько миллионов рублей в год. А использовать представившиеся возможности максимально эффективно, по моему убеждению, способны были только два человека — я и Кац. Но я был слишком занят флотом, стройкой и политикой, готовясь к Русско-японской войне, так что пришлось выдергивать сюда Каца, оставив на делах Канареева, который, кроме всего прочего, был сильно занят тем, что отслеживал изменения во взаимоотношениях буров и англичан. Курилицин же за последнее время столь сильно сдал, что ничего существенного ему поручить нельзя было. Если честно, я уже потихоньку начал вообще выводить его из действующей обоймы, поручая ему все меньше и контролируя исполнение. Однако совсем его от дел не отстранял…

В покинутом мною будущем я, помнится, на закате СССР страшно возмущался тем, что нами, мол, правят старые маразматики, даже не пенсионного, а почти уже замогильного возраста. И вот теперь у меня просто рука не поднималась выставить вон старого соратника. Причем дело было не в деньгах. Как все люди моего ближнего круга, который сегодня насчитывал уже несколько десятков человек, Мефодий Степанович давно уже был миллионщиком — даже отойдя от дел совсем, он не остался бы без средств к существованию и без внимания… Просто я знал, что, как только Курилицин перестанет работать, он умрет. Уж такая была у человека натура. Всем смыслом его жизни было служение. Стране, государю, мне ли, но он должен был служить — в самом высшем смысле этого слова. Отдавая этому высокому делу всего себя — свой талант, рвение, терпение. И если отнять у него самую суть его жизни — он умрет. В этом у меня не было ни малейшего сомнения. Поэтому я и не убирал Курилицина с поста, хотя основную нагрузку уже давно несли двое его заместителей. Он сам в свое время отобрал их и обучил, так что оба относились к нему с почтением и любовью. И вместе со мной делали все, чтобы пребывание на столь важном посту человека, по состоянию здоровья и возможностям ему уже не отвечающего, отражалось на общем деле с минимальными потерями.

А для меня эта ситуация стала еще и поводом для размышлений о себе самом. Нет, я пока еще был полон сил и чувствовал себя далеко не на свой возраст, который уже достиг пятидесяти двух лет. Однако рано или поздно я тоже сдам, и прикрыть мою умственную слабость будет уже некому. Потому что я буду самым большим прыщем на образующейся вместо моего дела заднице. Детей я заводить не хочу принципиально — боюсь, что история, даже после всего, что я тут устроил, вскоре опять скатится в наезженную колею, — а отдавать руль в своем предприятии кому-то со стороны… Что ж, возможно, придется это сделать. Вот только я и сам без дела быстро помру от скуки и ощущения собственной никчемности. А если вовремя не уйти, то всем моим трудам настанет жопа. В этом неторопливом времени никто лучше меня не знает, как быстро может угробить любое дело некомпетентное управление. И что делать? Короче, пока не горит, но над тем, как именно завершить мои усилия в этом мире, стоит хорошенько подумать. Авось придет в голову что-то неординарное, но эффективное.

На следующий день мы с Кацем поговорили уже более основательно. Вообще-то идея с обменом права России получать китайскую контрибуцию в течение тридцати девяти лет на живые деньги и немедленно принадлежала мне. Хрен его знает, получила ли Россия свои деньги в том варианте истории, который здесь хранился только в моей памяти. Много ж всякого случилось — войны, революции. А так есть шанс, что хоть часть мы не только получим, но и успеем использовать. К тому же бюджет изрядно кряхтел под тяжестью Транссиба, да и войсковая операция в Маньчжурии обошлась недешево. Так что, когда я предложил Николаю II сделать такой обмен — обязательства на живые деньги, пусть и с дисконтом, — Витте меня горячо поддержал. Хотя по вопросу распределения этой суммы мы с ним точно схлестнемся. Ну да не в первый раз… И вообще, власть портит людей. Точно. Ведь поначалу вполне адекватный был дядька — денежную реформу провел, сумев стабилизировать рубль и превратив его в одну из мировых резервных валют. (Правда, это потребовало выпуска в обращение довольно большого количества золотых монет. Хорошо, золота у России моими стараниями было много и предоставлял я его родному государству взаймы (одномоментная продажа крупной партии золота непременно привела бы к всплеску инфляции, к тому же свободных денег у правительства на это не было) на куда более льготных условиях, чем в моей истории, когда России приходилось занимать у французов…) А тут заматерел, приобрел поучающий тон, снисходительное выражение лица и перестал адекватно реагировать на мои предложения, похоже опасаясь за свое влияние на императора.

Я и на Дальний Восток-то попал, вероятно, потому, что у Витте возникла идефикс удалить меня как можно дальше от Николая и продержать там, вдалеке, как можно дольше… пока Сергей Юльевич окончательно не станет самым близким и влиятельным ртом у императорского уха. Ну не было же зимой еще никаких предпосылок к тому, что все здесь развернется так круто. Обычный такой бунт, из тех, что в Китае случаются раз в два-три года… ну ладно, пусть в десять-пятнадцать лет. Китайцы бунтовать любят и регулярно устраивают себе такие развлечения. Правда, бунтуют они как-то по-кукольному, что ли, — шумно, массово, зрелищно, даже и кроваво, но недолго и нестойко. Гигантские толпы бунтовщиков разгоняются вдесятеро, а то и в сорок раз меньшими отрядами местной китайской регулярной армии. Не говоря уж о лучше обученных и вооруженных подразделениях японской или европейских армий. Так что необходимости присутствия здесь аж целого генерал-адмирала, да еще и дяди императора, зимой не просматривалось. Однако ж вот послали…