И вспыхнет пламя - Коллинз Сьюзен

В общем, сплошные праздники и церемонии; репортеры следили за каждым шагом, а я сидела на почетном месте и целовала Пита на публике, почти не надеясь, что нас оставят в покое. Но вот понемногу страсти утихли; телевизионщики с журналистами, собрав чемоданы, отправились восвояси, а между мной и Питом снова установились прохладные отношения. Наша семья поселилась в Деревне победителей. В дистрикте возобновилась привычная жизнь: рабочие по утрам отправлялись на рудники, а детишки – в школы. Я дождалась, пока все окончательно не уляжется, и как-то раз в воскресенье, никому не сказав, ушла в лес еще до рассвета.

Холода еще не наступили, поэтому я обошлась без куртки. Взяла с собой сумку с припасами: холодная курица, сыр, апельсины, хлеб из пекарни. Как обычно, ограждение было не под током, и мне удалось проскользнуть в дыру. Отыскав свои лук и стрелы, я зашагала прямиком на то место, где мы с Гейлом делили завтрак в то утро, когда меня поглотила Жатва.

Ждать пришлось два часа. Я уже начала волноваться: вдруг он потерял надежду за недели, миновавшие после Голодных игр. Или забыл обо мне. А то и возненавидел. Утратить лучшего друга, единственного на свете человека, с которым можно делиться секретами… Нет, это слишком ужасно. Вмиг набежали слезы, а горло мучительно стало сжиматься – так бывает, когда очень плохо.

Поднимаю глаза – и вот он, стоит поодаль, внимательно смотрит. Я, не раздумывая, вскочила и обняла его, то ли громко смеясь, то ли всхлипывая. Гейл очень долго не отпускал меня, целую вечность, и не отпустил бы, если бы не внезапный приступ отчаянной и оглушительной икоты, от которого мне пришлось «лечиться» холодной водой.

В тот день мы вели себя как обычно. Позавтракали. Поохотились, порыбачили, насобирали ягод. Болтали о городских событиях. Обо всем подряд. Только не о нас двоих. Не о его новой жизни шахтера, не о моей – на арене. Уже у дыры в ограждении, проделанной поблизости от Котла, я подумала, даже поверила, что все еще будет по-прежнему. Что мы сможем жить, как раньше. Добычу я, разумеется, отдала Гейлу, ведь у нас теперь было вдоволь еды. В Котел идти отказалась, хотя хотелось ужасно: все-таки мама и Прим до сих пор не имели понятия, где меня носит. Потом вызвалась ежедневно проверять ловушки.

И вдруг он взял мое лицо в ладони – и поцеловал.

Я растерялась. Казалось бы, после стольких лет вместе мне было известно все о его губах: как они улыбаются, говорят и грустят. Но я даже не представляла себе, какое тепло заструится от них по моим, когда наши губы встретятся. Или как эти руки, создавшие множество хитрых ловушек, легко могут обхватить меня. Смутно помню: вроде бы я издала негромкий гортанный звук и крепко сжала пальцы у него на груди. Тут Гейл отпустил меня и сказал:

– Я не мог этого не сделать. Хотя бы раз.

И ушел.

Солнце клонилось к закату; я знала: родные волнуются, – и все-таки продолжала сидеть под деревом у ограждения. Пыталась понять: понравился мне поцелуй или же разозлил? Но в памяти возникало только прикосновение губ и едва уловимый апельсиновый запах. Это было совсем не то, что множество поцелуев, которыми обменялись мы с Питом, – трудно сказать, чего они вообще стоили. В конце концов я пошла домой.

И всю неделю исправно ходила к ловушкам, отдавая добычу Хейзел. С Гейлом не виделась до воскресенья. За это время я приготовила целую речь о том, что сейчас не желаю встречаться с парнями или выходить замуж. Однако старания оказались напрасными: Гейл повел себя так, словно ничего не произошло.

Может быть, ожидал, что я первой заговорю. Или верну поцелуй.

Я тоже сделала вид, что ничего не случилось. Но ведь на самом деле – случилось. Гейл сокрушил между нами невидимую преграду, а заодно и надежду на возвращение к старой, ничем не омраченной дружбе. Сколько ни притворяйся, теперь я не могла спокойно смотреть на его губы.

Все эти мысли молниеносно проносятся у меня в голове под немигающим взглядом президента, только что пообещавшего расправиться с Гейлом. Наивная, с чего я решила, будто Капитолий возьмет и просто забудет нас после Голодных игр? Можно было не догадаться о зреющих мятежах, но мне ведь сказали: Капитолий разгневан! И вот, вместо того чтобы действовать с величайшей осторожностью, что я натворила? Как это выглядит с точки зрения президента? Дерзкая победительница тут же забыла о Пите и на глазах у всего дистрикта отдала предпочтение обществу давнего друга. То есть открыто высмеяла капитолийцев. Теперь из-за моего легкомыслия под угрозой и Гейл, и его семья, и мои родные, и Пит.

– Прошу вас, не трогайте Гейла, – шепотом умоляю я. – Он просто мой друг. Мы дружим уже много лет. И потом, все уверены, что мы родственники.

– Меня занимает другое: как это повлияло на ваши отношения с Питом, а значит – и на настроение дистриктов.

– Я исправлюсь во время тура. Буду любить его без ума, как и прежде.

– Как и сейчас, – поправляет Сноу.

– Как и сейчас, – подтверждаю я.

– Увы, чтобы предотвратить восстания, потребуется куда больше усилий.

– У меня получится. Я всем дистриктам докажу, что травилась из-за безумной любви, а не ради желания насолить Капитолию.

Сноу встает и прикладывает салфетку к пухлым губам.

– Цельтесь выше.

– Как это? Что значит «выше»? – не понимаю я.

– Убедите меня.

Президент роняет салфетку, берет свою книгу и направляется к двери. Я не смотрю на него и поэтому вздрагиваю, когда в ушах раздается отчетливый шепот:

– Между прочим, я знаю о поцелуе.

Дверь захлопывается.

Кровь… Это же запах его дыхания.

«Интересно, почему? – думаю я. – Может, он ее пьет?» Представляю себе, как он потягивает багровую жижу из чашки, макая туда печенье.

За окном заводится машина – тихо, вкрадчиво, словно кот промурлыкал, – и вот звук затихает вдали. Капитолийцы скрываются незаметно, как и приехали.

Кабинет начинает плясать перед глазами, описывая кривые круги. Не упасть бы в обморок. Я хватаюсь за край стола. Другая рука до сих пор сжимает красивое печенье Пита. Кажется, на нем была тигровая лилия, но теперь в кулаке одни крошки. Я и не знала, что раздавила его в ту минуту, силясь хоть что-нибудь удержать, когда вся жизнь полетела в тартарары.

Здесь только что был президент Сноу. Дистрикты на грани восстания. Гейл, и не он один, в смертельной опасности. Все, кого я любила, обречены. Неизвестно, кому еще придется расплачиваться за мое поведение. Разве что все изменится после тура. Разве что я усмирю недовольство и успокою президента. Да, но как? Доказав перед всей страной, что люблю Пита Мелларка.

«Не выйдет, – проносится у меня в голове. – Я не настолько искусно играю». Вот Пит – он и вправду хорош, способен убедить в чем угодно. В то время как я замыкалась и молчала, он говорил за двоих. Но ведь не Пит должен доказать свои чувства, а я.

В коридоре слышатся легкие торопливые шаги. «Не стоит ей говорить. Ни единого слова». Потянувшись к подносу, я спешу отряхнуть ладонь и пальцы от крошек. Потом беру чашку и делаю судорожный глоток.

– Все хорошо, Китнисс? – интересуется мама.

– Да. По телевизору этого не показывают, но президент каждый раз встречается с победителем и желает удачного тура, – жизнерадостно улыбаюсь я.

Ее лицо светлеет от облегчения.

– Ясно. Я-то боялась, что у нас неприятности.

– Ничего подобного. Неприятности могут начаться, когда команда подготовки увидит, как я запустила свои брови.

Мама смеется. Я смотрю на нее и вспоминаю, что еще в одиннадцать лет приняла на себя семейные заботы. Поворачивать поздно: теперь я всю жизнь буду защищать родных.

– Налить тебе ванну? – спрашивает она.

– Чудесная мысль, – отзываюсь я и вижу, как маму радует мой ответ.

По возвращении с Голодных игр я только и делала, что пыталась наладить наши отношения. Приучала себя обращаться к ней с просьбами, а не сердито отказываться от помощи, как делала все эти годы. Отвечать на объятия, а не терпеть их. Позволила тратить мой выигрыш. На арене я поняла, что не могу и дальше наказывать маму. Она не виновата в том, что впала в такое тяжкое уныние после смерти отца. Порой с людьми происходит такое, к чему они совершенно не готовы.