Лунная соната для бластера - Серебряков Владимир

Не знаю, чего я ждал. Мы посидели еще немного, потом я распрощался, поспешно принял душ и заторопился домой. Алисе, видимо, спешить было некуда — когда я уходил, она еще плескалась в соседней кабинке, напевая без слов старый-престарый блюз, такой древний, что я не помнил даже, как он называется. Дивному голосу я не удивился, но вот аугментов для музыкального слуха, кажется, еще не придумали. Если только дядя Релер не сварганил один специально для любимой племянницы. Матово-зеленый пластик двери позволил мне разглядеть смутные контуры тела. Почему-то это казалось более возбуждающим, чем наши занятия. Я пошипел и убрался.

И только в коридоре я понял, что мне показалось таким странным. Когда я застал Алису Релер нервно прохаживающейся в тренировочном зале, ни одно ее движение не выдавало в ней землянку-имми. Она шла, как лунарка, прирожденная, потомственная. И на аугмент это не свалить — моточипы воспроизводят только повторяющиеся, монотонные движения.

Однако об этом я решил подумать утром, когда проснусь. Пока мне хотелось только одного — завалиться набок и продрыхнуть до самого утра (что я и сделал). А назавтра я почти забыл о такой маленькой, почти незаметной детали, всего лишь очередной несуразице в непрерывном потоке бреда, заполнившего лунные коридоры.

Глава 5. Репрограмма

Проснувшись, я обнаружил, что настроение мое со вчерашнего дня не только не поднялось, как я в тайне рассчитывал, но даже упало куда-то к лунному ядру. Сольвейг спала, чуть посапывая и беспокойно ворочаясь на интель-матрасе. Я походил тихонько по дому, перебирая ее безумно дорогие безделушки, коллекцию оригинальных артефактов — может, мусора Предтеч, а может, летописей их взлета и неизбежного падения. Я повертел в пальцах одну из них, наслаждаясь прохладной глубиной поверхности, и внутри, под стеклянистой пленкой, заиграли геометрические узоры, зеленые и оливковые.

Кроме этой коллекции (предмета глубокой зависти всех лунарей, неразумно выбравших себе то же хобби), у Сольвейг почти не было личных вещей. Я как-то сживаюсь с предметами, среди которых провожу время, они становятся мне вроде приятелей — а Сольвейг проходит мимо них. Я знаю примерно, что случилось с ней на Земле, что именно оставило в ее сознании это отчуждение, а на теле — странные, несводимые пластургией шрамы, но никогда не расспрашивал подробнее — уж настолько-то у меня хватает такта. Странно уже то, что мы смогли сдружиться, хотя большинство встречных вызывает в ней не больше эмоций, чем шорты не по размеру. И уж, во всяком случае, мы остались сожителями, а не любовниками. Возможно, Сольвейг не разучилась любить, но желать она неспособна, и, как утверждают гипнурги, навсегда. Иногда мне ее почти жаль.

Работать не хотелось, накатила хандра. Я заварил себе растворимого чая, выхлебал, не ощущая вкуса, открыл пакет с псевдокотлетами, соорудил пару бутербродов, съел — тоже не чувствуя вкуса. На Луне столько кришнаитов, что настоящего мяса днем с огнем не сыщешь — все, что есть, импортируют с Земли; еще немного выращивают уикканцы для собственного употребления, сколько вырастили, столько и скушали. Пробавляемся искусственным. Впрочем, мне доводилось пробовать мясо, и, доложу вам, не нашел особой разницы. Зато не оскорбляет ничьих религиозных чувств.

Находятся ублюдки, которые утверждают, что не могут обходиться без мяса, и, надо признаться, эти типы находят самые странные способы удовлетворить свою страсть. Иногда их называют «упырями», хотя это заставляет путать их с репрограммерами. Они тоже находятся в моей пентовской компетенции. По счастью, подобных уродов не так много.

Подумав, я рискнул все же запустить стационарный терминал, но в глос не полез, а только скачал на инфор последнюю рассылку новостей, чтобы посмотреть, покуда бутерброды не кончились.

Диктор неопределенной, по последней земной моде, половой принадлежности объявляло результаты вселунного чемпионата по шахматам. На первом месте, как и ожидалось, Гуэмбей. Что ж, опять Эстевану не повезло, хоть и прокатится на нем шеф за очередной провал — позорит, дескать, честь полиции. Я и сам поигрываю — немного, по-любительски; так что понимаю, в чем у Эстевана загвоздка. Он шахматист хороший, умелый, но против таких искусников, как Халид Гуэмбей, ему не устоять. Самородок; ходит упорный слух, что он на спор играл с чемпионом Луны среди сьюд пять партий, и свел матч вничью.