Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон

Если бы Рама подслушал мысли своего ученика, он бы улыбнулся. Он и так улыбнулся.

— Люби кого хочешь, — тихо повторил Рама-с-Топором, и языки костра в ответ вытянулись к звездам. — Но не спеши любить. Мир, в котором мы живем, плохо относится к торопыгам. И заставляет обнимать не те деревья…

Аскет собрал швейные принадлежности и завернул их в промасленную шкурку белки-летяги.

— Поздно, — бросил он через плечо. — Спать пора.

Ты согласился, и потом всю ночь не мог заснуть.

Тебе мерещился нож в собственных руках и окровавленная Ганга на земле. Рядом ровно дышал аскет.

Вдох, выдох, пауза, вдох, выдох… Сто и восемь раз, потом тройная пауза — и все начинается заново. Священное число: семь планет и две фазы луны, умноженные на двенадцать знаков зодиака, кроме того — сто восемь главных храмов, сто восемь Упанишад, сто восемь бусин в шиваитских четках…

Спи, сын Ганга, тюрьма для Бога!

Спи…

5

Разбудил Гангею шепот, похожий на вопли.

— А я тебе говорю: уходи!

— Жестокосердый! Ну хоть одним глазком!..

— Облезешь! Изыди, говорю!

— Ну хоть…

Заусенцы мочала, из которого была сплетена циновка, легонько кололи тело. Ощущение, привычное едва ли не с рождения — пять лет в донном дворце мамы-Ганги тускло отсвечивали в прошлом, и чем дальше, тем больше казались волшебным сном. Рыбка с радужным хвостом, озабоченная мама, спешившая укрыть сына-бастарда во время прихода гостей, споры из-за красивых камешков с пресноводными дельфинятами: было? не было? приснилось?

Настоящим и единственно стоящим были годы, проведенные на Поле Куру, бок о бок с суровым учителем.

Второе рождение.

Гангея усмехнулся, чувствуя себя доблестным воином, убеленным сединой, а не маменькиным сынком, и тут же гулко чихнул — в нос заполз нахал муравей.

— Уйди, развратница! Не видишь: ты мешаешь возлиянию топленого масла в огонь!

— Семипламенный простит! Агни знает: когда душа пылает огнем любви…

— Ты мне зубы не заговаривай! Душа у нее пылает!

— Ну хоть посмотреть…

Гуру в опасности? Препирается с врагами?!

Гангея сел на циновке, почесал нос и неслышно расхохотался. Опасность и Рама-с-Топором плохо совмещались. Настолько плохо, что вскакивать и нестись на помощь было смешно даже в мечтах. А вообще оно бы недурственно: спасти учителя от гибели, прийти на помощь и вовремя подать руку или, повздорив, сцепиться не на жизнь, а на смерть, но в самую последнюю секунду остановить карающую десницу — и великодушно…

Увы, вместо великодушия и всего прочего в голову упрямо лезла палка, любимая палка Рамы, весьма способствующая изучению Вед.

Суковатая такая палка…

Юноша притворно вздохнул, гоня прочь дурацкие мысли, и тихонько выглянул из хижины.

У костра стоял злой учитель с сосудом в руках, а рядом переминалась с ноги на ногу красавица якшиня. Была она не из свиты Куберы Стяжателя Богатств, Миродержца Севера, и потому лицо ее выглядело почти человеческим, без выпученных глаз и слюнявых клыков, готовых в любой момент вцепиться тебе в горло. Не принадлежала якшиня и к гениям недр, жирным карликам, что вечно хоронятся в распадках и ущельях — жадины толстоногие! За кусок нефрита удавятся!.. Впрочем, это их дело.

«Лесная», — уверенно заключил Гангея и стал во все глаза глядеть на гостью. Еще бы: лесные якши, особенно женщины, не отличались кровожадностью своих старших братьев, ракшасов-людоедов, и выглядели почти как небесные апсары-танцовщицы. Но если «больше» означает «лучше», то якшини были раза в полтора лучше любой апсары. Если бедра, так всем бедрам бедра, если грудь, так прямо мечта престарелого сладострастника, если губы, так вся сладость плодов бимба, если волосы — водопад шелка, ну а если лоно…

Юноша зажмурился.

Стыдно признаться, но в последнее время, до встречи с Сатьявати-перевозчицей, он втайне мечтал о благосклонности какой-нибудь якшини.

— Кыш, зараза! Дождешься — прокляну!

— Жестокосердый…

Якшиня, облаченная лишь в травяную юбочку, грустно повернулась и пошла прочь, вскоре она скрылась в чаще под хохот красноносых чибисов.

Вздохнув, Гангея одним прыжком выскочил наружу.

— Чего это она? — поинтересовался юноша с деланным безразличием.

— Свататься приходила, — буркнул Рама, возвращаясь к прерванному занятию. — Третий раз уже… Люблю, говорит, без памяти, дай хоть наглядеться всласть, опять же, пора у нее для зачатия благоприятная, а тут я, старый козел, мешаю, нельзя ведь женщине в пору отказывать!..