Маска Локи - Желязны Роджер

Он не мог построить осадные машины. Не только из-за того, что здесь не было места для их постройки как не было места и для маневра, но главное

— здесь не было дерева — и невозможно было купить за сирийские динары. Это была страна, где вооруженные христианские воины на конях были дороги, но простые доски и брусья были еще дороже.

Он не мог начать общий штурм. Дорога, ведущая к крепости, извивалась: сначала на север, потом на юг, затем снова на север… И за каждым поворотом ожидали сарацины. Перед поворотом склон холма под дорогой они превращали в крутой обрыв, а склон над дорогой защищали стеной камней. Так что оставался очень узкий проход, достаточный лишь для того, чтобы рядом могли проехать два вооруженных всадника. В ста шагах от каждого такого прохода располагался отряд сарацинских стрелков. Они пили охлажденные соки, ели фрукты и сладости и посылали стрелы в прорези шлемов тех христиан, которые пытались проехать.

Он не мог пройти через страну, где каждый поворот перегорожен. За сотни лет войны сарацины так поработали над скалами, что даже швейцарский пастух дважды подумает о восхождении. Воины Бертрана хорошо дрались верхом, хотя могли бы, ради славы, карабкаться на стены с помощью лестниц или передвижных башен. Но они никогда не согласились бы на медленную, методичную осаду с кирками и лопатами, с канатами и механизмами против неприятеля, который скатывает камни и осыпает стрелами. Бертран рассчитал, что из каждых десяти, кто пойдет на штурм, лишь двое смогут достичь ворот цитадели. То же мог просчитать и каждый его воин и отказаться от платы.

Он не мог вести осаду по всем правилам, так как не было возможности контролировать все пути в форт. Невозможно было узнать, страдает ли неприятель от голода и столкнется ли он с этой проблемой в течение года или будет смеяться над ним с высоты стен.

Он не мог найти другой путь в крепость. Возможно, туда и ведет какой-нибудь тайный ход, но узнать это можно было, лишь расспросив местных жителей, которые все были сарацинами. Возможно, за золото они могли бы ему кое-что рассказать, а затем вывести его прямо под стрелы защитников, особенно ночью.

Он не мог точно знать состояние умов в стане неприятеля — ключевой момент для всякой осады. Он мог лишь предполагать, что шейх Синан и его хашишиины не слишком-то озабочены присутствием христиан в долине.

Так думал Бертран дю Шамбор на исходе утра третьего дня осады, сидя в своем шатре и считая деньги и дни осады. Его люди были вполне довольны, кормя лошадей, точа клинки, смазывая маслом кольчуги и поедая свой рацион. Они будут делать это, пока не выйдет все продовольствие и динары, а потом они могут уйти.

И что тогда?

Первый человек умер ночью.

Бертран и его хирург поспорили относительно времени его смерти. Врач отмечал черноту крови вокруг раны на шее Торвальда де Хафло, окостенелость его конечностей, пурпурную темноту ляжек и ягодиц, которую врач описывал как просачивание крови.

Бертран возражал ему, указывая на невозможность установленного им времени смерти — около середины ночи, когда все в лагере спят. Все, кроме тех, кто стоит на страже вдоль дороги и у коновязи. Если бы какой-нибудь сарацин проник в лагерь и нанес сэру Торвальду несколько ножевых ран, тот разбудил бы всю долину шумом драки и своими пронзительными криками. Все могло произойти раньше, говорил Бертран, когда люди были заняты игрой и выпивкой. Или позднее, когда они просыпались, лязгая своими доспехами и горшками.

— Нет — возражал хирург. — Обратите внимание на расположение этих разрезов. Посмотрите на ткани вокруг раны. Удар вертикально прошел между сухожилиями и кровеносными сосудами шеи. И когда лезвие дошло до позвоночника, кровь растеклась между позвонками.

— И что же это, по твоему, означает? — хмуро спросил Бертран.

— Это не норманнский нож, с тупыми краями. Это лезвие, которым можно бриться, Господин, изготовленное человеком, который может вытащить желчный пузырь у вас из живота, а вы ничего не почувствуете.

— Итак?

— Вы же военный человек, сэр Бертран. Вы думаете сбросить человека с лошади и сбить его с ног, когда он одет в стальной шлем и кольчугу. Ассасин, убийца, который держал этот нож, знал о костях, мускулах и кровеносных сосудах не меньше хирурга. Он знал, как воткнуть кинжал — очень острый кинжал — в спящего человека, чтобы тот не проснулся.

— Но как же он проник в эту палатку?

— Он крался в тени. Он следил, чтобы не наступить на оружие, которое ваши люди раскидывают между палатками. Человек, который захочет сделать это, может двигаться, не поднимая шума.

— Домыслы, — фыркнул Бертран. Никаких сарацинов не было в лагере. Этот убийца кто-нибудь из лагеря. Может быть, у него была месть к сэру Томасу, из-за прошлых дел.

— Вы хорошо знаете ваших людей.

— Конечно. И мы лучше проведем осаду, если вы не будете рассказывать ваши сказки о крадущихся ассасинах.

— Конечно, господин, — хирург склонил голову. — Я преклоняюсь перед вашим суждением об этих вещах.

И врач покинул Бертрана дю Шамбора, чтобы приказать оруженосцам рыть могилу.

Хасан ас-Сабах полз по камням, чувствуя их подвижность и вставляя незакрепленные в сухую почву своими голыми ногами. Пальцы ног были длинные и крючковатые, и когда он поворачивал ногу, сухожилия выступали вокруг мясистых подушек пальцев. Кожа вокруг кривых и ороговелых ногтей кожа была собрана белыми полукружьями.

Сто двадцать девять лет исполнилось этим ногам. Они видели дорог, в башмаках и без них, больше чем ноги самого старого верблюда на Дороге Пряностей. Несмотря на это, ноги Хасана были ногами молодого человека, с сильной стопой, хорошо оформленными мускулами и правильно расположенными костями.

Его лицо с широкими усами и глубоко сидящими глазами, было бы лицом молодого человека, если бы не многочисленные морщины. Волосы его были толстыми и черными, вились, как у юного пастуха. Мускулы играли, когда он спускался по скалистому склону, перебирался через медленный поток по камням, пробираясь в лагерь христиан.

Это была седьмая ночь осады Аламута. Хотя шейх Синан приказал ему самому следить за пришельцами, Хасан перепоручил эту работу подчиненным хашишиинам, — до сегодняшнего дня, когда он сам решил увидеть этих людей.

И не покидая Орлиного гнезда, он знал, что скоро наступит время устрашения. Запертые в долине из-за своего собственного упрямства и ложного понятия доблести, христианские рыцари победят себя сами. Жара, жажда, соленый пот и подавленное желание действовать любой ценой несомненно сделают свое дело. Оставленные на три недели в этой узкой долине, они могут съесть себя живьем.