Пентакль - Дяченко Марина и Сергей

Туфли отлетели к стене – правая, а за ней и левая. Кирилл чертыхнулся, открыл портфель, сунул сверток в пространство между книгами, щелкнул замочком – и тогда только сообразил. Все эти несколько минут мама не выходила из ванной. Туфли, он помнил, стояли посреди комнаты, как в почетном карауле…

– Эй!

Он зачем-то заглянул в мамину комнату (кровать аккуратно убрана, зато на письменном столе – беспорядок, стопки тетрадей и три стакана из-под чая и кофе). Потом, поколебавшись, заглянул в шкаф; там не было ничего, кроме пары маминых платьев да рыжего Кириллового пальто, короткого по ушедшей моде. Выглянул в окно – пятый этаж, голуби на карнизе, поток хмурых утренних прохожих на тротуаре…

Резко обернулся.

Туфли снова стояли под дверью – там, где он споткнулся о них полминуты назад.

– Тю-у, – сказал Кирилл. Универсальное междометие Тани Яковенко из пятого «Б» прилипло к нему еще в прошлой четверти. Толстенькая Таня искренне поражалась свойствам дробей и, глядя на доску, не могла сдержать своих чувств.

– Полвосьмого. – Мама вошла в комнату с чашкой кофе в руке. – Что ты… – И, в свою очередь, запнулась о неожиданное препятствие, расплескала кофе на старый выщербленный паркет. – Да кто же ставит туфли вот так под ногами?!

– Они сами. – Кирилл давился от нервного смеха. – Бегают.

– Я заметила, – проворчала мама желчно. – Я опаздываю, ты опаздываешь… Туфли то прячутся, то выпрыгивают ночью из шкафа, то бегают под ногами… Если этот чудак их не заберет, они в конце концов прыгнут в мусорный бак – с моей помощью. Все, я пошла.

За мамой захлопнулась дверь.

Кирилл осторожно закрыл окно, оставил только форточку. Вздохнул, подошел к туфлям – они теперь снова стояли посреди комнаты, но не уверенно и строго, как прежде, а жалобно, привалившись одна к другой, будто в поисках защиты и поддержки.

– Кроссовок жалко, – процедил Кирилл сквозь зубы.

Правая туфля вдруг опрокинулась подошвой вверх. Кирилл отскочил как ужаленный.

* * *

– Закрыто, – сказал сапожник.

– У вас написано, что вы до пяти…

– А сегодня санитарный день. Закрыто. – И окошко с нарисованным на нем красным сапогом захлопнулось.

Кирилл вполголоса чертыхнулся. Если бы не воспитательный час – а по четвергам у них обязательно воспитательный час… Если бы не завучиха с ее идиотскими придирками (стрижки в его классе, видите ли, не соответствуют стандартам! Волосы касаются воротников, а виной всему классный руководитель, у которого патлы висят, как у Бабы Яги!)… Если бы не вся эта ерунда – с набойками давно было бы покончено, Кирилл позвонил бы странному растяпе с голубыми глазами, отдал туфли и вздохнул бы спокойно…

Странно. Когда Кирилл обувался в бассейне, набойки черных туфель были целы. А теперь они стерты так основательно, будто туфли без хозяина прошагали много километров. Не может же он, Кирилл, возвращать туфли в таком виде! Раздумывая, он дошел до следующего сапожного ларька – на углу. Синее окошко оказалось, по счастью, открыто; Кирилл приободрился.

– Вот…

Сапожник, не выпуская изо рта сигареты, взял туфли. Наметанным глазом глянул на набойки, осмотрел туфли, отогнул стельку, присмотрелся…

Быстро поставил на стойку перед Кириллом.

– Не возьмусь.

– То есть как?

Сапожник вынул сигарету изо рта. Раздавил – недокуренную – в круглой жестянке из-под гвоздей; Кириллу показалось, что рука у него дрожит.

– Не возьмусь, – повторил сапожник. – Они импортные… Дорогие… Испортить можно…

– Да это же набойки! Всего-навсего!

– Ты глухой? – тихо поинтересовался сапожник. – Не возьму я твои туфли! И вообще проваливай…

Кирилл взглядом сказал наглецу все, что о нем думал. Взял туфли с прилавка и снова упаковал в холщовую сумку с ручками. На одной стороне сумки была когда-то нарисована Алла Пугачева, а на другой Михаил Боярский, но с тех пор в сумке переносили столько овощей и молока, консервов и хлеба, что лица их сделались почти неотличимы друг от друга.

…А может, наплевать и отдать туфли хозяину как есть? И пусть думает о Кирилле что хочет?

Уже почти сутки Кирилла мучила тревога. Он проклинал бассейн, тот вечер, когда не отдал туфли гардеробщице, а отправился в чужой обуви домой. Лучше бы вернулся в резиновых шлепанцах. Не умер бы. И черт с ними, с кроссовками…

– Не чертыхайтесь, – резко сказали над ухом.

Он поднял голову. Пожилая женщина, сухая и строгая, больше не смотрела на него – шла по своим делам, покачивая мужским портфелем; Кирилл готов был поклясться, что вслух ничего не говорил. Значит, все-таки вырвалось… Плохо. Надо владеть собой. Не ребенок.