Дочь похитительницы снов - Муркок Майкл

– Такова их натура. Они делают то, что должны делать. Мои сыновья еще молоды, Эльрик, а уже стали десятью великими х'Хааршаннами, странствующими по мирозданию.

– Твоя правда, Древний, – Эльрик бросил взгляд на труп нациста. Как ястреб съедает свою жертву целиком, оставляя только перья, так и Древний уничтожил бренную плоть, отбросив лишь окровавленные лохмотья, бывшие когда-то эсэсовским мундиром. – Твоих сыновей привели сюда мои враги – привели, чтобы погубить меня и моих друзей. Облако заколыхалось.

– Никто кроме тебя не приносит мне столь сладостных жертв. А у моих сыновей достаточно забот в других местах.

– Твоя правда, Древний, – повторил Эльрик.

– Только ты, смертный, ты один знаешь, как ублажить старика.

Эльрик вскинул голову, и наши взгляды встретились. Язвительная насмешка в его взоре заставила меня с негодованием отвернуться. Я знал, что Эльрик Мельнибонэйский – человек лишь по виду, что в его жилах течет кровь иной, более древней и более жестокой расы. В моем мире его наверняка причислили бы к маньякам и заперли бы в лечебнице для душевнобольных. Но для Эльрика кровавые обряды были образом жизни, на Мелнибонэ эти обряды возвели в искусство и ходили смотреть на них, как люди ходят в театр. Мелнибонэйцы славили жертву, которая умерла стильно, которая смертью своей доставила зрителям удовольствие. То, что Эльрик проделал с нацистом, не могло вызвать у него угрызений совести. Он делал то, к чему привык сызмальства.

Между тем Древний размышлял.

– Не желаешь ли покушать снова? – осведомился Эльрик. Уловка сработала: вкусив человеческой плоти, Древний несомненно хотел продолжить пиршество.

– Я навещу своих сыновей, – изрек дух, – Они тоже утолили голод.

Старческое лицо исчезло, распалось на тысячи алых молний, и облако сначала взмыло вверх, а затем устремилось во тьму, оставляя за собой призрачный светящийся след.

Я посмотрел на лагерь Гейнора. Там заметили неладное. Труги развернулись в нашу сторону. Один кинулся к хиленькой палатке посреди лагеря – колышки вбиты прямо в камень, – которую Гейнор, похоже, сделал своим штабом.

Выходит, мучительная смерть солдата была бессмысленной. Древний исчез. Десять светящихся вихрей по-прежнему охраняли лагерь. Омерзительный ритуал, совершенный Эльриком, только Привлек внимание к нашему укрытию.

Из лагеря выступил отряд тругов. Они нас не видели, но, с их обонянием, им не составит труда отыскать наше укрытие. Я огляделся, высматривая путь к отступлению. На что нам рассчитывать? На лук Оуны? На меч в руках моего двойника – окровавленный, опозоренный? Не знаю, смогу ли относится к мечу как прежде. Впрочем, для начала хорошо бы выжить…

Труги стали карабкаться по скалам. Я пошарил вокруг, набрал камней поувесистее.

Эльрик опустился на колени, совершенно обессиленный. Может, броситься к нему, забрать меч? Но одна только мысль о прикосновении к Равенбранду наполнила меня отвращением.

Оуна вынула стрелу, наложила на тетиву, прицелилась.

Она дважды оглядывалась через плечо, словно не веря, что ее отец дал себя обмануть, что Древний принял жертву – и сгинул, отказав нам в помощи, которую вроде бы посулил.

На сером горизонте что-то сверкнуло. Возникла алая искра, помедлила – и устремилась к нам. Послышался басовитый звук, будто кто-то тронул струны гигантской гитары, и мироздание отозвалось эхом.

Эльрик поднялся и с усмешкой подковылял к нам. Он тяжело дышал, как волк после долгой пробежки. Взгляд его выражал торжество, безумное, дикое торжество.

Он ничего не сказал, уставился на алое облако, стремительно приближавшееся к лагерю, у которого несли стражу Десять Сыновей.

Потом вскинул подбородок, воздел над головой черный меч и запел.

Я знал эту песню. Я знал Эльрика. Я был Эльриком – некоторое время назад. Я знал, что означают слова песни, понимал каждое слово в отдельности. Но даже не догадывался, пока Эльрик не запел, как прекрасна эта песня. В жизни своей – а я был завсегдатаем концертов – я не слышал ничего похожего. В песне было все – и угроза, и торжество, и необузданная жестокость и жажда крови, – и все же она была прекрасна. Мне почудилось, я слышу, как поет ангел. Голос Эльрика выводил диковинные рулады, сливавшиеся в гармонию. На мои глаза навернулись слезы, сердце сдавила щемящая тоска: я оплакивал человека, которого убил собственными руками, я слышал песнь скорби, равной которой наш мир не ведал.