Князь Тишины - Гурова Анна

– Если он ставит такое условие, значит, считает тебя подготовленной к совершению убийства, – задумчиво сказал дед, отхлебывая свой тухлый чай. – Нехорошо это, Гелюшка. Стыдно умной девочке с демонами связываться.

– Ты что, я не собираюсь никого убивать! – с возмущением возразила я. – За кого ты меня принимаешь?

– За воспитанницу демона. Что ты на меня так сердито смотришь? Ой, бровки-то нахмурила! Да и демон твой, откровенно говоря…

Прищурившись, он некоторое время следил взглядом за чем-то по ту сторону пустыря.

– Вон твой автобус едет, – сказал он, указывая на желтую точку, ползущую вдалеке по Торфяной дороге. – Хочешь, сказку расскажу? Ты их в детстве любила: залезет, бывало, такая кроха мне на колени и слушает, только глазки блестят… Итак, жила-была принцесса. Мать ее умерла, и король женился еще раз, но с мачехой ей не повезло. Все бы ничего, да было у королевы волшебное зеркало, в которое она смотрелась, спрашивая: «Кто на свете все милее…»

«Он что, издевается?» – изумилась я.

– Не издеваюсь, а даю совет. Сказка, как известно, что?

– Литературно обработанный миф.

– О господи! Ложь! А в ней намек. Помнишь, как проснулась Белоснежка? Кто ее разбудил?

– Прекрасный принц?

– Любовь ее разбудила.

Тут дедовы намеки до меня дошли.

– Это невозможно!

– Я не спрашиваю, что тебе дороже, любовь или гордость, – несколько презрительно заметил дед. – Ваша девчоночья любовь немного стоит. Речь идет о твоей жизни. Я считаю, ради жизни вполне можно поступиться ложной гордостью. Ступай, я все сказал.

– Но…

– Бегом, а то на автобус опоздаешь и останешься здесь. Следующего не будет.

Икарус уже вывернул из-за поворота. Я побежала к дороге, скользя и спотыкаясь на кочках.

– А поблагодарить? – крикнул в спину дед.

– Спасибо, дедушка!

– А попрощаться?

На прощание у меня не хватило воздуху в легких. Я заскочила в автобус и повисла на поручне, тяжело дыша. Через окно я видела, как дед вошел в железные двери, и пирамида Бории растаяла в кисее дождя, растворившись в клочковатых серых облаках.

В разговоре с дедом времени прошло относительно немного. Когда я приехала в художку, до занятий оставалось еще с полчаса. И сразу начались странности. Не успела я подняться на крыльцо мастерской Антонины, как дверь распахнулась и наружу вылетел Иван. Лицо у него было багровое, уши пылали, он пыхтел, как бегемот. На меня не взглянул; я готова была поклясться, что он меня даже не заметил.

– Эй; куда несешься?

– Предатели чертовы! Ненавижу! – крикнул Иван, отпихнул меня локтем и бросился бежать.

Мне показалось, что он плачет. Я обернулась, но никого не увидела. Иван исчез бесследно.

«Ну дела!» – озадаченно подумала я, входя в мастерскую. Там было пусто и неопрятно, как на рынке после закрытия: верстаки передвинуты, табуретки перевернуты, на полу – огрызки, бумажки, чей-то полосатый пушистый хвост, небрежно закинутый за батарею… Никогда прежде Антонина не допускала у себя подобного разгрома. В стене красовался иллюминатор, Иваново окно в свой домен. Выглядело оно в точности как устье хорошо натопленной печки: языки пламени только что наружу не вырывались. Похоже, в Ойкумене опять настал Судный день.

В каморке послышался отчетливый шорох. Я заглянула внутрь и увидела Катьку Погодину. Она сидела на учительской табуретке, закинув ногу за ногу, и брезгливо перелистывала обтрепанный журнал «Лиза».

– Привет, – машинально сказала я. Вспомнив наш последний разговор, на всякий случай отступила за дверь.

Катька оторвалась от журнала и посмотрела на меня утомленным взглядом. Вообще вид у нее был смертельно усталый и печальный. Однако я заметила, что Погодина накрасилась, и довольно оригинально. Четкий рисунок темно-вишневых губ резко выделялся на бледном лице; круглые карие глаза она обвела тонкой черной линией, отчего они казались еще больше и круглее. Я подумала, что в своем экологическом балахоне она стала похожа на манерного Пьеро, которого отпинал ногами Карабас-Барабас. И еще подумала: пусть она не пыталась меня убить – я все равно ее ненавижу, еще сильнее, чем раньше; что я боюсь ее, что она для меня как заноза в спине, что один ее вид для меня непереносим. И что моя заветная мечта – чтобы она исчезла из моей жизни навсегда.

– Чего пришла? – спросила Погодина, снова утыкаясь в журнал.

– Как чего? На занятия.

– Ты разве не знаешь, что тебя отчислили?