Креститель - Прозоров Александр

Духовник стыдливо притих, но вместо него к монаху наклонился епископ Измирский Иннокентий:

— А зачем им ложки, отец Ираклий?

— Они считают обязательным есть токмо своей посудой. Посему русские завсегда носят с собой серебряные ложки, всячески их украшая, а степняки — серебряные чаши для молока и разного варева.

— Отчего же ты не сказал о том ранее? Коли нам придется жить в этом варварском мире, надобно было запастись всем нужным.

— Не беспокойтесь, отец Иннокентий, — поморщился монах. — Голодным не останетесь. Русские едят ложками и ножами, и постоянно то и другое носят на поясе. Что скажут христиане, коли увидят своих пастырей в таком виде?

— Спустить парус! — громко приказал кормчий, и это означало, что путь кораблей подходит к концу.

Анна невольно пробежала руками по телу: темно-вишневая епанча из верблюжьей шерсти полностью прятала от нескромных глаз шелковую камису гордого красного цвета. Из-под низкого подола выглядывали только кончики туфель из мягкой, плотно облегающей ногу замши. Волосы собраны на голове в высокую кичку и сколоты длинной, украшенной рубинами булавкой, которая удерживала и газовую вуаль.

Когда она сойдет в Херсонесе, нужно будет обязательно ополоснуться после долгой поездки по морю. Мелкие брызги, проникающие везде и всюду, просолили всё тело, сделав кожу сухой и шершавой. Быть может, это будет последним омовением в ее жизни. Кто знает, умеют умываться в этой странной далекой Руси?

Рулевые навалились на весла, заставляя судно повернуться боком, с борта на причал полетели канаты, портовые служащие навалились на веревки, подтягивая корабль к причалу. Моряки споро разобрали часть жердяной надставки, загрохотали сходни. Все расступились — кто же посмеет забегать вперед порфирородной?!

Анна степенно прошла вдоль борта, спустилась на выложенный известняковыми плитами причал. Остановилась, глядя на встречающих и давая время свите спуститься следом. То, что ее встречали не местные греки, было понятно сразу. И всё-таки это были не те варвары, которых она ожидала увидеть: грубых дикарей с дубинами и топорами, грязных и злобных, что наваливались толпами на непобедимые византийские легионы, задавливая умелых воинов своим числом. На причале стояли голубоглазые и кареглазые бородачи в кольчугах и пластинчатых доспехах, с перетянутыми ремешками волосами, либо бритые налысо и прячущие головы под маленькими округлыми шапочками. Кто же из них великий князь Владимир?

— Ираклий, — тихо спросила она. — Мне говорили, что все русские дикари всегда ходят в шкурах. А эти…

— Тебе говорили чистую правду, порфирородная, — так же тихо ответил монах. — Русские действительно ходят в шкурах. Шкуры сии купцы называют мехами, и ценятся они везде куда выше пурпура. Ныне дружина княжеская в походе, оттого и одета попроще.

— Велик бог христианский! — неожиданно громко воскликнул один из встречающих, остроносый, с курчавыми русыми волосами и небольшой клинообразной бородкой, одетый не в доспех, а в длинную облегающую куртку, расшитую золотыми нитями. — Я вижу невесту свою христианскую! Чудо! Случилось чудо!

Стоящий рядом с ним высокий парень в синей атласной рубахе болезненно поморщился и отвернулся, а остроносый двинулся вперед:

— Велик бог христианский! Он наградил меня новыми глазами и прекрасной невестой!

— Это он, — шепнул в самое ухо Ираклий, и Анна замерла, разглядывая будущего мужа.

Тот оглянулся, взял какой-то сверток у подбежавшего слуги, повернулся к ней, тихо сказал:

— А ты и правда, оказывается, красива, — после чего громко воскликнул: — Вижу, озябла ты на ветру, невестушка, — и набросил ей на плечи легчайшую горлатную накидку из горностая.

«Ну вот, — подумала Анна, — я уже тоже хожу в шкурах». И ее пробил нервный, с трудом сдерживаемый смех. Однако русские восприняли улыбку на губах невесты своего правителя совершенно иначе, и город содрогнулся от приветственных криков.

Венчались они в храме Корсуня тем же вечером. Похоже, она взаправду понравилась великому князю, и ему не терпелось осуществить свое право освященного богом мужа.

А утром вместо прежнего, греческого платья ей принесли новое: расшитую разноцветными нитями длинную рубашку, отличимую от камисы только воротом, широкую жемчужную понизь для волос, шушун — странное свободное платье из плотной ткани с бархатной грудью, сверкающей десятком нашитых самоцветов и атласными вставками на юбке, коты — низкие сапожки с войлочным, украшенным перламутровыми накладками, верхом. Отныне Анна становилась русской.