Слово воина - Прозоров Александр

— Значит, мне предстоит тяжелая мужская работа, — вздохнул Ведун. — И почему люди не хотят все свои символы писать обычными мелками?

Он отошел к заводному коню, ощупал навьюченные на него мешки, нашел тот, что с кузнечным инструментом, отвязал, уронил на землю. Достал зубило и молоток, подошел к кресту, приставил к основанию отходящего в сторону крыла перекладины и принялся долбить, выбивая каменную крошку.

— Вот так, вот так тебе, наш добрый Кариманид. Мы тоже умеем работать. Стук-постук, да стук-постук — и все твои старания пойдут псу под хвост. Рабы, говоришь? Рабы по рождению…

Середин остановился, осененный неожиданной мыслью — а почему рабы? Да, византиец хотел именно этого, но ведь Олег, в отличие от лазутчика, знал, что будет в будущем! Неужели рабы могли разгромить непобедимую гитлеровскую армаду? А до этого — разбить непобедимую французскую армию? А до этого — непобедимую шведскую? А до этого, в битве при Молодях, вырезать непобедимую османскую орду? Сколько их было — непобедимых империй, в мелкие брызги разбившихся о негостеприимные русские границы? И это — страна рабов?

Олег, покачивая головой, снова принялся стучать молотком.

— Нет, господин Кариманид. Вы посадили ядовитое семя, но из него выросло совсем не то, что вы хотели. Русские люди научились не страдать, а любить. Не повиноваться, а доверять. И монастыри русские, неся на куполах своих византийские кресты, стали не обирать людей, но кормить из своей казны целые провинции в голодные годы, принимать увечных, жертвовать всем в тяжелые годины. И даже сражаться. Сражаться насмерть за те самые русские рубежи, которые вы так стремитесь растоптать. Знал бы ты, отче, что христиане земель русских еще сотни лет будут поклоняться кресту, но вот обращаться за помощью они станут не к нему. В беде и счастии, в радости и печали они станут обращаться не к Богу, а к Николаю Чудотворцу и Серафиму Саровскому, Сергию Радонежскому и Авраамию Смоленскому. К Андриану Моземскому, Макарию Коневскому, Ефросину Псковскому, Агафону Пещерскому — к сотням других великих подвижников, что, приняв на себя крест, духом, волей и любовью к людям, а не смирением своим смогли из древнего христианства вырастить то, что станет называться православием.

Камень хрустнул, словно переломленная щепка, половина перекладины упала на хвою — и привязанный к запястью крест тут же отозвался упруго пульсирующим жаром.

— Вот так, господин Кариманид, — подступил Олег ко второй половине. — Ничего, отче, тебе еще предстоит увидеть, что ты сотворил по безмозглой злобе своей. Ты дал Руси прививку. Ты влил яд в ее душу, но русская земля справилась и стала только крепче. Она обрела стержень, который позволил Руси, подобно вековому дубу, стоять несокрушимо, наблюдая за тем, как вокруг возникают, а потом исчезают в небытие разные страны и целые империи, как причудливо меняются верования народов. Как мечется в поисках истины мир. Византия сгинет — Русь останется. И когда потомки римских христиан пойдут по свету, неся в одной руке крест, а в другой меч, когда миллионы, сотни миллионов несчастных язычников из Америки, Африки, Азии будут истреблены, а другие миллионы превращены в рабов — к этому времени Русь, Великая Русь, окажется им уже не по зубам. Ох, как ты будешь крутиться тогда в своем гробу! А над тобой радостно зашелестят березки и зазвучит веселая русская речь. Речь свободных людей, досточтимый Кариманид. Свободных!

Вторая половина перекладины рухнула под ноги ведуна, и он с облегчением сел, привалившись спиной к получившемуся столбу. Серебряный крест жег руку — но на этот раз это только радовало Олега. Пусть палит — это знак победы!

Немного передохнув, ведун подобрал обломки и, разворошив зубилом землю, прикопал их позади получившегося столба, овальными кончиками вверх, словно двух ребятишек. Получилось симпатично. Для полноты картины он выстучал зубилом на гранитном столбе два глаза, нос картошкой и широкую улыбку.

— И кто это будет? — подошла к камню зеленоглазая красавица и осторожно прикоснулась к нему рукой.

— Ты здесь, берегиня? — удивился Олег.

— Да, — кивнула девушка. — Не знаю почему, но страх пропал, и мне стало интересно.

— Я думаю, это будет бог — хранитель берегинь. У вас ведь нет своего покровителя?

— Какой ты смешной, — рассмеялась она. — В тебе что-то изменилось, ведун. Ты стал… легче. Из твоей души ушла некая тяжесть, какая-то угрюмая злоба. Ты кого-то простил в своей душе, ведун? Да? Ты сменил гнев на любовь?