Стрекоза второго шанса - Емец Дмитрий

– Погоди! – говорит она быстро. – Стряхни ее! Не бойся, смелее стряхивай: не расшибется! Теперь иди на тот край стола и снова зови!

Сын сдувает с пальца пчелу и огибает стол:

– Эй, я здесь! Иди сюда!

Пчела разворачивается, шевелит усами, уверенно ползет к его пальцу и вновь начинает карабкаться. Кавалерия трет глаза.

– Странно, – недоверчиво говорит она.

– Что странно?

– Говорят, за всю историю ШНыра существовал всего один человек, на голос которого шла пчела.

– Я? – спрашивает сын. Скромности ему не занимать, хотя никто занимать и не пытается. Всем хватает своей.

– Митяй Желтоглазый, – отвечает Кавалерия.

Руслан хохочет. Имена первошныров он знает назубок, и они ему смешны. Только послушайте! Фаддей Ногата. Мещеря Губастый. Гулк Ражий.

– Перестань смеяться!

– Я не могу перестать! Ты очень забавная! Особенно когда делаешь вид, что злишься, хотя на самом деле совсем не злишься!

Суровая Кавалерия прячет улыбку. Когда дело касается сына, у ежика исчезают все колючки.

– Кто, я? – возмущается она. – Зато у меня… все в порядке с логикой вещей!

Тогда эти слова были произнесены в первый раз. Всякие слова когда-то произносятся впервые.

Память закрывает свой альбом. Кавалерия спит. Часа через три встает, быстро приводит себя в порядок и выходит в коридор. У нее лекция, которую пропускать нельзя, потому что потом народ уже не соберешь. В аудиторию она вошла тихо, и ее никто не заметил. Десять новичков, недавно вернувшихся из пегасни, занимались каждый своим делом. Лара «звонькала» кому-то из кавалеров и смеялась тем волнующим, немного искусственным смехом, каким никогда не смеялась, когда ей действительно бывало весело.

– Это кто? – шепнула ей Фреда.

– Как кто? Нескромный вопрос! Это Сержик… политик и бизнесмен! – небрежно объяснила Лара, зажимая пальцем динамик.

– Ага, ты рассказывала! Не тот самый, у которого точка продажи кошачьего корма на рынке? Ну он еще собирает подписи для партии любителей собачек? – громко спросила Фреда, пользуясь тем, что палец Лары отлип от динамика. Трубка озабоченно притихла. Лара сделала страшные глаза и, погрозив Фреде кулаком, продолжила торопливо смеяться.

Кирилл шептался с Леной. Это было очень одностороннее шептание. Он размахивал руками, хихикал, подскакивал. Натуральная муха, жужжащая вокруг Спящей Красавицы. Лена слушала его, лениво переплетая толстенную косу.

Рина давно заметила, что у Кирилла с Леной особые отношения. Особые потому, что нарушают привычную схему ухаживаний Кирилла, которая состоит в том, что он повторяет за девушкой все, что говорит она. «Погода чудесная». – «Чудесная». – «А вчера была отвратная». – «Отвратная». – «Машка такая идиотка, правда!» – «Правда!» – «Ты меня проводишь?» – «Проводишь». – «А любишь?» – «Любишь».

– Слушай! А тебе самому не надоело? – как-то спросила Рина.

– Надоело, – согласился Кирилл. – Но этот способ лучший. Во-первых, можно не напрягать извилины. Во-вторых, вообще не слушать, что она несет. В-третьих, у девушки создается впечатление, что ты понимаешь ее, как никто.

– А что ты свин, девушка не может разобраться?

– Редко, потому что она же находится в экстазе от непрерывного болтания! – заметил Кирилл. – Да и мозг, опять же, нужен, чтобы разобраться! А меня могут выносить или девушки, у которых мозга сроду не было, или Лена. Но за ней почему-то повторять не получается. Она все больше молчит.

Остальные юные шныры тоже не сидели без дела. Алиса всех презирала. Всякий, взглянувший на нее, должен был навеки ощутить себя ничтожеством, вот только никто на нее не смотрел. Даня пытался вспомнить, чем гастрафатпринципиально отличается от палинтона.Вечно голодный Макар ел подсоленый хлеб, закрывая рот рукой. Влад Ганич сравнивал пуговицы на рукавах пиджака. Сашка незаметно набивал кулак о стену. Рина рисовала маркиза дю Граца, от которого улепетывал сутулый человек с зонтом.

– Доброе утро! – отчетливо произнесла Кавалерия.

Ее приветствие заставило народ очнуться. Сашка перестал бить кулаком по стене, а Макар – жевать. Кавалерия подошла к окну и, счесав монетой лед, стала смотреть на улицу. Перед ШНыром, смешно растопырив руки, стоял Горшеня. Стоял уже давно. На голову ему ветер намел сугроб.